Они пошли вперед молча. Было что-то жуткое в этом наступлении. Там, впереди, не было слышно ни звука. Гудел огонь пожарищ, слышался треск рушащейся кровли. Но не доносилось ни одного живого звука. Как будто этот тюремный салажонок Генрих и в самом деле оказался прав, и самолеты не оставили в поселке ни одной живой души.

И в рядах наступающих «пятисотых» никто не проронил ни звука. Новички напрочь забыли про свои терзания. До них будто дошло только сейчас, какой ерундой были их мозоли по сравнению с тем, что могло ждать их за углом ближайшего дома.

Но поселковые кварталы встретили их мертвой тишиной. Взвод Ранке обогнул разбитое глинобитное строение со сгоревшей камышовой крышей. Сразу за ним начиналась улица. Пройти ее вдоль и предстояло взводу Ранке. Отделения рассредоточились по обе стороны грунтовой дороги. Унтер шел в середине подразделения, выставив вперед Отто с Ульманом. Один, второй, третий… Они проходили дом за домом, и все они оказывались пусты. Только собаки в каждом дворе бешено рвались с цепи, заливаясь злобным лаем. Этот лай погружал всю улицу в нестерпимую для мозга какофонию звуков. Вот раздался один выстрел, потом другой. Это испытуемые, у которых от напряжения сдавали нервы, тратили патроны на брошенных хозяевами псов.

— Похоже, нам предстоит воевать здесь только с этими злобными тварями… — сплевывая, произнес Ульман. Только что его чуть не укусила маленькая, но очень озлобленная шавка. Несмотря на свой миниатюрный размер, она бесстрашно бросилась на Ульмана. Он не стал тратить на нее боеприпасы, а ловко двинул по ней, как по мячу, носком сапога.

Они прошли улицу насквозь, не встретив ни одного человека. Видимо, все жители поселка в спешке эвакуировались. Улица выходила к площади, которая, наверное, была центром поселка. Сразу бросилось в глаза, что «юнкерсы» в основном высыпали свой бомбовый запас именно сюда. Несколько двухэтажных зданий горели, как свечки. Запах гари и паленого волоса густо стоял в воздухе.

Испытуемые один за другим, с оружием наперевес, выходили на площадь. Вся она была изрыта воронками, усеяна трупами людей и лошадей, остовами сгоревших и дотлевающих автомобилей и повозок. Постепенно собрался почти весь взвод. «Пятисотые», забыв про осторожность, ошалело осматривались вокруг. Картина действительно впечатляла, особенно сильно воздействуя на свежее пополнение. Но и Хагену, повидавшему немало, становилось не по себе.

На большинстве изувеченных, изорванных взрывами тел остались обрывки бинтов, куски гипса, обрывки больничных халатов. На кусках обугленного брезента возле разбитых машин можно было разглядеть обозначения красного креста в белом круге.

— Это что, раненые?… — Вопрос Генриха повис в мертвой тишине, как будто в отношении него привели приговор за непроходимую глупость. Никто не хотел ему отвечать. Перехватив несколько тяжелых взглядов, Генрих, видимо, догадался, что сморозил ерунду.

— Я только… — начал было он.

— Заткнись! — оборвал его унтер. В его голосе прозвучала такая явная угроза, что Граабе тут же постарался затеряться за спинами товарищей, как можно подальше от Байера.

Лейтенант командовал вовсю. Он или делал вид, что ему все равно, или в самом деле был таким отмороженным. Расхаживал среди трупов в своей щеголеватой шинели и брезгливо отбрасывал в сторону оторванные руки и ноги носком начищенного хромового сапога. При этом он размахивал сжатым в перчатке «вальтером», направо и налево раздавая команды.

Отто вместе с Ульманом и прицепившимся к ним Генрихом обогнул развороченный, догорающий грузовик. На миг все трое остановились. Будто наткнулись на невидимую стену.

Прямо на черной от сажи и копоти земле лежала мертвая девушка. Она была совершенно голая. На ее запрокинутую голову была надета крахмально белая косынка с нашитым спереди красным крестом. Ударная волна, видимо, сорвала с нее всю одежду, каким-то чудом сохранив только платок.

Белизна ее лица и тела была такой ослепительной на черном фоне выгоревшей дотла земли, что Отто на миг закрыл глаза. Но только на миг. Они все трое как завороженные смотрели на нее. Казалось, что они втроем оказались в одном и том же кошмарном сне. Ее тело было молодо и прекрасно сложено. Взгляд Отто скользил по ее точеным длинным ногам к темно-золотистому пушку между округлых бедер.

Плоский живот и тонкая талия, раскинутые в стороны женственные белые руки. Полные груди с темными пятнами сосков застыли в какой-то неестественной неподвижности. Всего жутче приковывало к себе взгляд ее лицо. Совсем юное, оно было прекрасно. Румянец еще чуть теплился на нежных щеках, и алый, полногубый рот был чуть приоткрыт. Как будто она крепко спит. Но глаза… В остановившемся взгляде, словно на фотоснимке, навсегда застыл отчаянный, смертный ужас. Что должны были видеть эти глаза? Падающих с неба стальных зверей? Саму смерть?…

Удивительно… Посреди этой растерзанной, перекореженной площади лежала она… На ее теле не было ни пятнышка .сажи, ни синяка, ни царапины. Она была мертва и ослепительно чиста.

Отто, не отдавая себе отчета, наклонился и закрыл эти глаза ладонью. Только так он заметил дырку в ее голове. Сразу за ушком — аккуратным, будто выточенным искусным скульптором из мрамора. У самого края чуть сползшей назад косынки.

К ним подошел еще кто-то из отделения. В руках Ульмана оказался обрывок брезентового тента, подобранный тут же.

— Стой, нет… не этим… — остановил Отто его движение. — Подожди… — Он кинулся к куче свернутого в узел тряпья, достал сложенный вчетверо кусок материи. Он делал все механически, в каком-то беспамятстве. Этим куском они и накрыли девушку.

— Унтер-офицер Байер, что за сборище?! Ваши олухи что, совсем потеряли боевую выдержку?!

Оттолкнув стоявших, возле покрывала возник лейтенант.

— Что здесь происходит?! Я спрашиваю, унтер-офицер! — с места в карьер заорал он.

Не дожидаясь ответа, он сорвал с мертвой наброшенную ткань.

— Что это? Что тут устроили ваши олухи?

Он выпрямился и хмыкнул:

— Эта славянка хорошо сложена… Жаль, что она нас не дождалась. Или твои олухи, Байер, не брезгуют и мертвыми?…

Унтер вдруг схватил лейтенанта за грудки. Он встряхнул его два или три раза, при этом выкрикнул ему прямо в лицо:

— Сами вы олух, герр лейтенант. Вам ясно?!

Еще секунду он держал его воротник своими кулачищами, сжимая руки все туже и туже. Желчное лицо лейтенанта вдруг разом побагровело. Толстые венозные жилы, как синие червяки, вспучились у него на лбу. Он стал хрипеть.

Словно опомнившись, унтер-офицер оттолкнул от себя опешившего и онемевшего взводного и быстрым шагом направился прочь, с площади.

— Третье отделение, за мной! — на ходу, не оборачиваясь, бросил он.

— Ну, унтер — молодчина!… Так отбрил взводного… — еле поспевая за Отто и Ульманом, обрадованно прокомментировал Граабе.