– Извиняйте, – залепетал Антон, – не со зла заяву сделал, духовитый супчик! Аромат аж в нос шибает! И на вкус офигительный, на этот похож... ну... такой... типа... забыл! Я его в бане видел.

– На что, на что смахивает суп? – голосом, не предвещающим ничего хорошего, протянула Анна Степановна и медленно развернулась к Антону.

От неминуемой расправы глупого садовника спасла девушка в белом халатике. Она вошла на кухню и тихо спросила:

– Анна Степановна, можно завтрак?

– Конечно, Людочка, – враз сменила гнев на милость повариха. – Присаживайся, вон подносик на обычном месте стоит, хочешь, присоединяйся к нам!

– Нельзя Лизу одну оставлять, – возразила медсестра.

– Ты слишком ответственная, – вздохнула Анна Степановна. – Пятнадцать минут ничего не изменят, отдохни.

– Мясо жесткое, – вновь ожил Антон, – не жуется, и вкус у него... типа... ну... ваще это не говядина!

– Или ешь, – огрызнулась Анна Степановна, – или проваливай!

– Молчу, молчу, – испугался садовник.

Людмила схватила поднос с тарелками, чашками и убежала.

– Кто это? – не сдержала я любопытства.

Анна Степановна застучала ножом по доске.

– Герман Вольфович святой. Другой бы сплавил Лизку в интернат, а наш хозяин не может. Уже второй год о ней заботится. Ты тут всяких разговоров наслушаешься, понарасскажут тебе, но ничему не верь, бабье языками молотит, а правды не знает.

– Жасмин! – воскликнул Антон. – И лимон! Точно! В бане меня мужик чаем угостил, вот откуда знакомый вкус. Наплескал он в кружки воду чуть зеленого цвета и предложил мне пригубить. Я сначала в отказ, совсем уж заварка белесая, но все-таки рискнул. Ничего оказалось. Как этот суп.

Повариха швырнула нож на доску.

– Кончилось мое терпение.

– Молчу, молчу! – вжался в стул садовник.

– Уже наговорил сполна! – рявкнула Анна Степановна, надвигаясь на болтливого едока. – Значит, мой суп смахивает на зеленый чай?

– Очень вкусно, – попытался загладить вину Антон.

– И мясо не жуется? – уперла кулаки в боки Анна Степановна.

Антон съежился в комок.

– Хороша говядинка, просто я много положил. Два кусманделя осилил, третий поперек горла встал. А бульон весь выхлебал. Ик! – неожиданно издал садовник.

– Ик! – повторил Антон. – Извиняйте, кто-то недобрым словом меня поминает, ик... ик... можно водички из-под крана? Ой! В брюхе война пошла...

Он схватился руками за живот. Анна Степановна уставилась в его тарелку, взяла большую вилку, подцепила нечто весьма странное, темно-зеленого цвета, и спросила:

– Это что?

– Мясо... – простонал Антон.

– Идиот! – заорала повариха. – Из какой кастрюли ты щи налил?

– Из какой велели, из той и взял, – прошептал садовник, – я послушный.

– Ты дурак! – накинулась на бедолагу Анна Степановна. – Мало того, что в девять утра вместо кофе суп харчишь, так еще и глухой! Я четко сказала: иди к синей кастрюле. Синей, не красной! Или ты дальтоник?

– Ой, никогда, я высоты боюсь, – заныл Антон, – не по мне на крыльях летать. Это Костя обожает, он на поле...

– При чем здесь крылья и полеты? – окончательно вышла из себя повариха.

Я постаралась сохранить невозмутимый вид. Антон перепутал слово «дальтоник» с «дельтапланом». Оказывается, Костя увлекается полетами... да он у нас экстремал...

– Совсем ум потерял, кому сказать – не поверят! – гневалась Анна Степановна. – Человек мочалки съел! Две сожрал, третья в него не полезла! Неужели я такое дерьмо готовлю, что ты на вкус мыльную воду от щей не отличил?

Я вцепилась в сиденье стула.

– Какие мочалки? – затрясся садовник.

Анна Степановна сунула ему под нос вилку с субстанцией темно-зеленого цвета.

– Немецкие! Дорогие! Что же, их выбрасывать? Качество исключительное! Вот я и вывариваю, когда испачкаются. Налью в кастрюлю геля с запахом жасмина и лимона, на маленький огонек поставлю, и потом губки как новые. А ты их схавал!

Антон в ужасе замахал руками.

– Слопал вещь германского качества! – топнула Анна Степановна. – Гони триста рублей! Столько мочалки стоят! Спутал щи с мыльным раствором... Синего от красного отличить не можешь... «Плохо жуется»... Обалдуй!

Садовник зажал рот ладонью и бросился вон из кухни.

Анна Степановна вернулась к доске с овощами.

– Встречала таких идиотов?

– Нет, – совершенно искренне призналась я. – А кто такая Людмила?

– Медсестра, – ответила повариха.

– До сих пор я ее не видела. Она ухаживает за Эрикой?

Анна Степановна поправила косынку.

– Нет. В доме служила горничной Лиза. Между нами говоря, безалаберная девка. Но чем-то она Лауре Карловне потрафила и начала вверх лезть. Велели как-то ей окно в спальне Эрики помыть. Давно дело было, еще до несчастья с хозяйской дочерью. Лизка на подоконник встала, давай стекло протирать, а по двору как раз Константин шел. Лизавета ему и заорала: «Эй, Костик, как мои ноги со двора смотрятся?» Безбашенная девка! Она со всеми заигрывала, ума никакого, хоть двадцатилетие справила, чистая макака была. Постоянно по дому носилась, песни пела, у меня от нее голова кружилась, тошнота подкатывала. Костя ей ответил: «Осторожно! Не прыгай в проеме!» А той океан по щиколотку, как завизжит: «Сейчас тебе спляшу!» – и начала задом вертеть. Ну и свалилась!

– Ужас, – прошептала я.

Анна Степановна налила себе кофе и села к столу.

– Шлепнулась на клумбу, жива осталась. Сломала позвоночник, и в голове у нее помутилось. Лежит теперь без движения и без сознания. Герман Вольфович к ней Люду приставил и Марину, они меняются. Родителей у Елизаветы нет, она из детдома. Сама, дура, виновата, самой и отвечать. Надо бы Лизу в больницу сдать, да Кнабе слишком жалостливый. Пришел на кухню и сказал: «Бедная девочка, наказал ее Господь. Теперь, пока он Лизу не заберет, я за нее в ответе». Ох, иногда бог совсем не ценит благородства. Думаешь, он Германа Вольфовича за его доброту вознаградил? Так ведь нет! Вскоре на Эрику маньяк напал.

– Но дочь Кнабе вышла из комы, – напомнила я.

– Лучше б ей там остаться, – бухнула повариха. И осеклась. – Ох, нехорошо я сказала, да только это правда. Хозяин за год на двадцать лет постарел. Я в доме с незапамятных времен служу, Герман Вольфович мне как родной. Он сюда порой придет, и мы разговариваем про животных. С месяц назад сидели мы так, о моем Кузе шпрехали, и вдруг хозяин говорит: «Не дай бог я умру, кто об Эрике позаботится? Ей ни деньги, ни бизнес оставить нельзя. Михаилу доверия нет, у него в голове один тотализатор».