Сергей не ответил, потер ладонью светло-пепельный ежик волос.

Алексей, не дождавшись ответа, встал, по привычке мельком глянул в зеркало, поправил смоляной чуб над облупившимся носом.

– Схожу в роту, проверю, как там дела, – сказал он, надевая фуражку. – Чтобы все было чин-чинарем.

– Думаю, скоро и мы подключимся к поискам, – повернулся Читаев к замполиту, когда Алексей ушел.

Сергей исполнял обязанности командира третьей роты. Капитану Сахно, которого он замещал, перед самым отпуском крупно не повезло. Отправился он на бронетранспортере, уже с отпускным чемоданом, на аэродром. И надо же было такому случиться, что везучий и всегда удачливый Сахно, который ни разу не подрывался, не попадал под сильный обстрел и вообще жил без бед и невзгод, наскочил в этот раз на мину. БТР так тряхнуло, что оторвались два колеса. Пострадал же один Сахно: упал с брони – и неудачно, поломал руку. Пришлось вместо отпуска ехать в госпиталь. Читаева назначили как более опытного, он уже год отслужил в Афганистане.

Воронцов то и дело вставал из-за стола, закуривал очередную сигарету, бросая хмурые взгляды в окно. На улице темнело. Частые порывы ветра подымали пыль над дорогой, временами они затихали и как бы подкрадывались, вдруг раскручивали пыль в маленькие шелестящие смерчи. На зубах хрустел песок.

Два взвода Гогишвили в установленное время выходили на связь. Доклады поступали неутешительные. Душманы и их заложники как в воду канули.

– Угораздило же их выехать без охраны, – сокрушительно вздыхал командир взвода связи лейтенант Птицын, который сидел сейчас за большим столом в кабинете Воронцова и вычерчивал график в журнале поступающих сообщений.

В углу ударили большие часы: «Дин-донн!» – пять. Эмалированный круг с римскими цифрами, под ними – медно отсвечивающий маятник за стеклянной дверцей. Подарок первого секретаря городского комитета НДПА. Два флажка – советский и трехцветный афганский – на специальной подставке для часов. Ухоженный кабинет был гордостью комбата.

– Иди узнай, Птицын, – сказал Воронцов, оторвавшись от своих мыслей, – может, какое сообщение есть.

Минут через пять Птицын вернулся.

– Все по-старому, – доложил он.

– Третий день – и все впустую, – в сердцах бросил Воронцов. Несколько раз он испытывал желание хлопнуть дверью кабинета и лично ринуться на поиски. Во главе роты.

Тубол требовал активности. После его звонков Воронцова всегда одолевали тоскливые мысли. Его обижало, что Тубол, требуя от него решительных действий, неизменно подчеркивал: специалистов надо найти во что бы то ни стало. Складывалось впечатление, будто он, Воронцов, этого не понимал. И, во-вторых, не нравились Воронцову постоянные намеки: «Стараться можно по-разному…» Выходит, он не старательный офицер, все, что ни делает, – так, только для виду, а он, Тубол, это прекрасно видит и понимает. «Эх, не дадут дослужить спокойно», – думал Воронцов, доставал грязный платок, сморкался афганской пылью и не вспоминал об отпуске.

«Дин-донн!» – поплыл мягкий тягучий звук. Полшестого.

– Эти часы с ума могут свести, – буркнул Воронцов, не заметив двусмысленности фразы.

Он встал, подошел к окну. Над брезентовым рядом палаток вспыхнули фонари на столбах. Худосочные деревца, посаженные на одном из субботников, гнулись на ветру, как тростники. Хотя в кабинете было тепло, Воронцов физически ощущал, как сейчас холодно на этом пронзительном ветру, и зябко поежился, подумав о роте Гогишвили, которая сейчас далеко, среди гор. На чужой земле. Как они там? Он приказал взводам объединиться и действовать вместе. Только будет ли от этого толк?

Воронцов смотрел на палатки, на людей, которые сновали взад-вперед. «А вдруг Гогишвили уже их проворонил? Эх, надо было отправить Читаева».

Воронцов хорошо помнил, как прибыл в батальон Читаев – буквально через день после его приезда в ДРА. «Ну что, будем вместе служить?» – спросил он его на беседе. Читаев не ответил на риторический вопрос, и Воронцов понял, что подумал лейтенант: «Придется, раз ты комбат, а я назначен к тебе взводным». «С характером лейтенант», – сразу определил Воронцов, и это ему понравилось. Через несколько дней Читаев попал в душманскую засаду. В гиблой ситуации голову он не потерял, когда чуть стемнело, вывел людей под прикрытием дымов. Потом он докладывал, а Воронцов смотрел в чистые лейтенантские глаза и пытался найти в их глубине остатки страха. Но видел лишь, как мерцали холодные искорки спокойствия. И лишь что-то в голосе, наверное, излишнее старание говорить ровно и бесстрастно, выдавало пережитое напряжение. «Ведь как держится!» – думал Воронцов, глядя в невозмутимые глаза, и где-то в душе засомневался, сумеет ли сам быть таким же хладнокровным…

Время вновь напомнило о себе приглушенным баритоном часов.

– Птицын, – встрепенулся Василий Семенович, – начальника штаба ко мне.

– Петр Андреевич, что вы думаете о действиях роты Гогишвили? – спросил он, когда начштаба вошел.

– Я думаю, что на своем участке Гогишвили душманов не пропустит, – тут же ответил капитан Рощин, сразу поняв, что имел в виду комбат. – Иное дело, – продолжал он, – что шансы на успех у нас, да и у всех участвующих в операции, малы.

Рощин кивнул на карту.

– Мы ведем поиск вслепую, нужны агентурные данные в местонахождении заложников.

– Я того же мнения, – признался Воронцов. – Поиск затянулся… А что делать? Ждать?

– Угораздило же их выехать без охраны! – снова сокрушенно вздохнул Птицын. – А теперь приходится возиться.

Комбат удивленно посмотрел на лейтенанта, выдержал паузу и медленно произнес:

– Птицын, в городе всегда ездили без охраны. Это во-первых. И второе. Идите-ка побыстрей к подчиненным, во взвод.

Лейтенант ошалело вскочил, одернул китель и выбежал за дверь. Начштаба слегка улыбнулся. Воронцов же хмуро сдвинул брови.

– Вот гусь… В общем, надо людей возвращать обратно. Такое будет решение.

Солнце провалилось за горы, стало темно и смутно. Но моджахеды, казалось, нюхом определяли путь; дорога хрустела гравием. Где-то далеко позади по равнине перекатывался пустой луч прожектора. Душманы по-прежнему торопились, подгоняли пленников прикладами и плетками. Шли по ровной местности, потом начали спускаться. На дне оврага группы остановили. Пахло глиной и остывшими камнями. Темным пятном угадывался грузовик. Пленникам приказали забраться в кузов. Потом полезли бандиты. Они кряхтели, переругивались вполголоса, лезли по головам, как огромные пауки, наконец уселись кто на ком, грузовик тут же тронулся.

Здоровенный детина взгромоздился прямо на Шмелева и Сапрыкина и на каждом ухабе ворочался, выбирая положение поудобней, словно и не сидел на людях. От него исходил крутой запах невыделанной овчины.

Всю дорогу Шмелева точила мысль о побеге. Он пытался дать хоть какой-то знак Ивану Васильевичу, с которым его связали. Когда машину в очередной раз тряхнуло, Сапрыкин, улучив момент, хрипло шепнул: