обладали представительством, хотя бы и действовавшим с перерывами; представительство это, правда, не имело права творить закон и устанавливать подати, но зато могло служить органом передачи желаний и неудовольствий населения и добивалось на этом пути нередко удовлетворения.

Надписи сообщают по этому предмету еще более отчетливые данные, чем историки. Они с ясностью обнаруживают перед нашими глазами очень важную особенность общественной жизни той эпохи. Они уже показали нам, что с первых же лет империи установилась особенная политическая религия, верховным божеством которой был сам император. Они покажут нам еще, что эта же религия, которую с первого взгляда можно признать годною лишь для рабов, сделалась, напротив, принципом свободы.

Мы уже знаем, что в каждой провинции был свой храм Августа. Существование таких храмов подтверждается в Галатии, Вифинии, Греции, Африке, Испании. В Нарбоннской Галлии храм этот возвышался в главном городе Нарбонне. Три большие провинции, которые именовались Аквитанскою, Лугдунскою, Бельгийскою соединились вместе для отправления этого культа и воздвигли великолепный храм на небольшом куске территории около Лиона, составлявшем их общую собственность. Там и совершались обряды культа императоров и священные празднества «Трех Галлий»[641].

В каждом из этих храмов, на востоке так же, как и на западе, служил особый верховный жрец. Греческие надписи называют его ἀϱχιεϱεύς, надписи латинские именуют его sacerdos или flamen; оба термина обозначали на языке того времени религиозную должность высокого сана[642].

Если мы представим себе важность этого культа среди народных верований эпохи, мы должны понять, что лицо, которое им руководило, само пользовалось высоким уважением. Действительно, звание великого жреца провинциального храма Рима и Августа предоставлялось лишь наиболее заслуженным людям провинции; чтобы достигнуть его, надобно было раньше пройти через самые высокие должности, выполнить первые муниципальные магистратуры[643]. Вообразим себе в самом деле обычаи и понятия той эпохи: представим себе этого великого жреца выступающим в блестящем облачении, одетым в мантию из пурпура, вышитую золотом, с золотым венцом на голове[644], среди большого собрания, безмолвного и сосредоточенного; постараемся увидеть его совершающим торжественную жертву «о благополучии императора и страны»; нет сомнения, что такое лицо должно было занимать очень высокое место в почитании людей и что в такие торжественные дни оно должно было стоять почти наравне с императорским наместником. В руках последнего – право карать мечом; первый же обладает правом произнесения молитв и привлечения благосклонности божества. Наместник – представитель государя; жрец – духовная глава провинции. Действительно, он не зависел от верховной власти и не назначался императором; его избирала ежегодно сама Галлия через посредство уполномоченных от шестидесяти ее городских общин. Он, стало быть, являлся избранным вождем страны, который становился рядом с имперским сановником, назначенным центральною властью.

При отправлении обязанностей своего жречества он был окружен представителями различных городов, составлявших провинцию, и действовал в сослужении с ними. Такая группа особ, облеченных священным саном и избранных всеми местностями области, довольно походит на то, что было известно в Древней Греции под именем амфиктионий и что называлось в Древней Италии feriae latinae. Провинция обращалась в род союза религиозного и политического в одно и то же время. Она выражала одновременно и свое единство, и свое подчинение империи учреждением культа. Необходимо было поэтому, чтобы в церемониях этого культа были представлены все члены федерации; они вместе совершали жертвоприношение и поделяли между собою мясо жертвенного животного в священном пире.

Все это не представляло одну пустую обрядность: когда мы знаем, насколько жившие тогда поколения людей были суеверны и как сильна была тогда власть религии над их душами, мы не можем сомневаться, что ежегодное празднество храма Августа было действительно одним из самых важных событий в жизни обитателей империи в те времена. В нем смешивались интересы религии и политики. Для населения это был главный годовой праздник, это был день самых горячих молитв и вместе с тем самых живых развлечений, день пиршеств и зрелищ. Для императорского наместника это был также самый торжественный день из всех, когда население показывало свою преданность и тем самым как бы утверждало империю. Он должен был посылать в Рим отчет о том, как проходил этот день в его провинции. И для него было очень важно, если он мог каждый год писать императору то, что Плиний, наместник Вифинии, писал Траяну: «Моя провинция питает к тебе чувства покорности и привязанности, мы исполнили ежегодные молитвы о твоем благополучии и о благоденствии государства; обратившись сначала к богам с просьбою, чтобы они сохранили тебя для человеческого рода, которому ты обеспечиваешь покой, вся провинция в благочестивом рвении возобновила клятву в верности империи»[645].

Эта молитва и эта клятва, о которых говорит Плиний, произносились, конечно, великим жрецом провинциального храма Рима и Августа и депутатами общин, которые были избраны самими жителями. Предположим, что провинция была недовольна правительством и что в ней царствовал оппозиционный дух; в таком случае y администрации не было материальных средств заставить жителей избрать людей, которые добровольно пошли бы на исполнение этих формальностей. Как ни бывает сильна власть, ей нелегко вырывать от враждебно настроенного населения ежегодное одобрение, притом в продолжение трех веков. Значение описанного торжественного празднества было так велико, что, без сомнения, если бы хоть один город провинции являлся здесь врагом правительства и обнаружил бы свою оппозицию отказом послать на торжество своего представителя, это составило бы очень важное событие, к которому императорское правительство отнеслось бы с большою чувствительностью. Только становясь как бы среди верований людей той эпохи, можно хорошо заметить, что y них в руках были способы действия, довольно могущественные для ограничения произвола их правителей. Есть основания думать, что взоры наместника целый год мысленно направлялись на тот великий религиозный праздник, в день которого провинция должна была высказать, чувствует ли она себя счастливой и довольной. Все его искусство должно было клониться к тому, чтобы этот дружный хор признательности и преданности не был по его вине расстроен никаким диссонансом. Не он назначал жрецов, и их выборы были в его глазах неизбежно самым важным делом каждого года. Они имели то же значение, какое связано в наши дни с выборами депутатов в различных местностях и генеральных советников в департаментах[646]. Надо, впрочем, заметить, что эти ежегодно избираемые жрецы культа императоров не были только тем, чем являются y нас служители алтаря, то есть людьми, посвящающими себя исключительно религии и поставленными вне политической жизни. Надписи показывают, напротив, что города избирали в жрецы людей, которые раньше того отправляли муниципальные магистратуры. Они являлись, стало быть, как говорят в