Но это была лишь легкомысленная видимость. В действительности русских интересовала больше полиция, сыскная система и шпионские приемы. Чернышев собирал по крупицам сведения о работе французских тайных служб, иногда и за кулисами Гранд-опера и Comédie Française. По приезде в Париж Чернышев специально знакомился с деятельностью Фуше. Между прочим, он в конце концов перехитрил префекта Паскье и перед самой войной ускользнул из-под носа агентов с необходимыми досье, воспользовавшись подкупностью чиновников, неосторожно выдавших документы, позволяющие без хлопот оставить пределы ненавистной Франции. Бонапарт оттого впал в ярость, и немало полетело голов среди полицейского начальства. Император Александр, конечно, не Бонапарт, но и он в последнее время окружал себя тайными службами, требуя, в отличие от корсиканца, чтобы они действовали незаметно. Бонапарта подобные мелочи не волновали. Рев старой гвардии: «Vive l’empereur!»[29]— покрывал все. Этот рев давно отменил понятие репутации.

Жак де Санглен не случайно попадался Бенкендорфу на аллеях Юсупова сада. Он неплохо зарекомендовал себя в Ревеле у Репнина и показался императору Александру подходящей фигурой для создания тайной службы, работающей исключительно по заданию Зимнего дворца. Ему нравилось, что де Санглен не гнушался при надобности и сам кое-что вызнать. В тайной полиции часто поднимались со дна и выныривали на поверхность. Видок тому лучший пример. Тут талант нужен природный, а не генеалогическое древо или генеральские аксельбанты. Император Александр присматривался к новому человеку, появившемуся на горизонте, внимательно и не спеша. Наблюдать за мадемуазель Жорж — пустяк. Она не заговорщица и не шпионка. Но тонкость здесь необходимое условие. Вот Жак де Санглен и проходил в Юсуповом саду проверку на тонкость. Как член масонской ложи «Изида», он быстро подружился с гроссмейстером Бебером — директором кадетского корпуса и главным руководителем масонов в Петербурге. Через де Санглена в Зимнем становились известны протоколы важнейших заседаний, на которых обсуждались различные политические вопросы. Быть приятелем гроссмейстера Бебера оказалось весьма полезно для карьеры в стране, где масонство официально не поощрялось. Однако де Санглен пока не получал назначения, хотя лично докладывал императору сведения о мадемуазель Жорж и Бенкендорфе, почерпнутые из различных источников. Наружный агент Фогель целыми вечерами простаивал возле дома Грушкина.

Проект организации министерства полиции лишь обсуждался летом 1808 года императором Александром с ближайшими друзьями — Толстым, Балашовым и Кочубеем. Между тем сотрудников уже подбирали потихоньку. За месяц-другой настоящую секретную службу не сформируешь. На это уходят годы, тем более что император Александр капризен. Он по-прежнему не желает бросать тень на свою репутацию человека, разогнавшего Тайную экспедицию екатерининских и павловских времен, чиновники которой прошли выучку у Ушакова, Шувалова, Шешковского и Макарова. Вместе с тем он хочет подробно знать, что происходит в обществе, как действуют французские агенты и следует ли опасаться масонских сборищ. Без секретной службы бороться с Бонапартом нельзя. Ему нужен русский Савари. Именно Савари, а не Фуше. Ну что из того, что без шпионства полиция мертва? Неприятно, нелиберально, но выхода другого нет, и искать его бессмысленно. Так устроен мир. Он раньше не понимал, как он устроен. Он думал, что сладкие мечтания, которым он предавался на аллеях Царского Села с Адамом Чарторыйским, вполне осуществимы, если использовать силу самодержавной власти. Полицию клянут на чем свет стоит, а как где разбой — вопят: караул! Спасите! Или подсмеиваются: опять прошляпили, дурачье! Довольно он без тайной полиции намаялся. На одном будошнике страну не удержишь. Ему во что бы то ни стало нужен русский Савари. Де Санглена он знает давно. Помнит физиономию — лукавую и постную — во время присяги в Зимнем. На роль Савари не годится — мелковат. Но человек дельный, и вторым номером или в крайнем случае третьим ему быть в будущем министерстве полиции. А сейчас пусть вертится, крутится, завязывает связи.

Летом 1808 года де Санглен впервые завел беседу со своим товарищем Готфридом Магнусом фон Фоком. Он вызвал его фельдъегерем из Москвы, где тот проводил отпуск в кругу родных. Готфрид женат на дочери доктора Фреза, долгое время пользовавшего покойную мать де Санглена. Таким образом связь существовала давняя и прочная. Де Санглен жалел отчасти Готфрида из-за внушительных размеров бородавки на правой брови, придававшей ему странный и страшный вид. Де Санглен давно обратил внимание, что люди с каким-нибудь физическим дефектом охотнее идут на сделку с правительством, словно надеясь на то, что их оградят от насмешек.

Два ведущих сотрудника будущего министерства полиций проявляли повышенный интерес к Бенкендорфу, то и дело попадаясь на аллеях Юсупова сада. Когда Марго впервые увидела фон Фока вблизи, ей сделалось дурно.

Более ничего, кроме встреч с императрицей-матерью и де Сангленом, не омрачало жизнь Бенкендорфа и Марго перед премьерой. Они продолжали регулярно посещать Юсупов сад, подъезжая к нему с Екатерингофского — более безлюдного — проспекта. Дебют Марго в «Федре» откладывался, что, впрочем, не тревожило. Марго готова, но обновляли костюмы, сколачивали и подкрашивали декорации, стараясь угодить парижской знаменитости. Марго не капризничала, со всем соглашаясь, что вызывало немалое удивление. Какая ей, в сущности, разница, что нарисовано на заднике, если зритель следит только за ней?! Она была щедра и расточительна. Щедра на комплименты коллегам и расточительна в обращении с деньгами. По приезде в Петербург сразу обзавелась собственным хозяйством и сменила гардероб. Бенкендорфу пришлось заложить кое-что из фамильных драгоценностей. Деньги превратились в столовое серебро и фарфоровые сервизы. Здесь, в России, страсть Марго к персидским коврам и турецким шалям почти ничем не ограничивалась. Бенкендорф однажды оплатил счет, изумившись проставленной сумме. Бонапарт пророчествовал не зря.

— Марго, ты не императрица! — воскликнул Бенкендорф. — И по-моему, теряешь меру.

Упрек Бенкендорфа прозвучал достаточно мягко, но Марго была раздражена, и они поссорились. Впервые за долгие месяцы знакомства. Вскоре, правда, помирились.

— Я тоже не знаю меры, — признался Бенкендорф, — Однако я еще не расплатился с парижскими долгами. Ее величество сделала мне выговор. Теперь мне придется сбежать на войну с турками или сесть в долговую яму.

Услышав о турках, Марго разрыдалась:

— Боже, какие отвратительные шали я накупила. Неужели из-за них тебя могут послать на войну и убить? Я не желаю тебя терять. Что будет со мной?

Она бросилась Бенкендорфу на шею и обещала вести себя примерно. Наивность и прагматичность в характере Марго содержались в равной пропорции.

— У тебя не будет причин больше сердиться на меня.

— Посмотрим, — ответил Бенкендорф.

Немногословие и снисходительность — хорошие качества у мужчины. Но размолвка каким-то необъяснимым образом приблизила отъезд в Южную армию.