Прочие острили:

— Militaire marottle[33]. Это у него от отца.

Однако сыновья Александр и Константин одобряли то, что происходило в Павловске и позднее в Гатчине. Возможно, думал цесаревич, и от отца, но скорее — от прадеда. Он искал своего Лефорта, как царь Петр. Общался исключительно с военными, постепенно осваивая тайны экзерцирмейстерства Фридриха Великого. Над прадедом и его потешными полками как насмехались?! А где нынче те, кто их недооценил? Рассеялись в российской исторической дымке. То-то, брат! Сегодня преображенцы, измайловцы да семеновцы — Чудо! С большой буквы — Чудо! Это не описка. Чудо-богатыри!

Под Нарвой прадеду наложили, зато под Полтавой он взял реванш. И не мелькало цесаревичу, что граф Андрей Разумовский смотрит в Мазепы, да вдобавок отнюдь не малороссийские.

Реванш — вот прекрасное слово. Реванш! И не только под Полтавой. Карла XII он не жалел. Голштейн-Готторпы на шведский престол взгромоздились через сорок лет после разгрома, от которого этот храбрый, но неразумный король уже не оправился.

— Послушай, друг, — сказал однажды цесаревич, раскрывая томик Шекспира и обращаясь к Разумовскому в присутствии Бенкендорфа, — сколько людей убил добрый и человеколюбивый Гамлет?

Вопрос прозвучал неожиданно. Разумовский возвел глаза к потолку и начал считать. Цесаревич заулыбался.

— Нет, нет. Слишком мало. А ты что думаешь, Бенкендорф? Ты станешь когда-нибудь моим офицером, как Бернардо и Марцелл. Ты, Андрей, — Горацио! Право: ты — Горацио! Я ведь не ошибаюсь? — И цесаревич посмотрел в упор на Разумовского.

— Я жду этого часа с нетерпением, ваше высочество, — ответил Бенкендорф. — И считаю дни.

— Гамлет убил шестерых, — жестко отрубил цесаревич.

— Неужели?! — воскликнул Разумовский. — Такой милый юноша. Вот незадача! Кого же?

— Считай: норвежца Фортинбраса на честном поединке перед войсками…

— Раз!

— Полония безжалостно в покоях королевы…

— Два!

— Лаэрта его же отравленным мечом!

— И короля, почтенного дядюшку. Три и четыре. Где же шестерых? Да и четырех — многовато!

— Присовокупи Розенкранца и Гильдестерна — друзей-предателей, которых принц коварно подвел под британский топор, пусть в качестве самозащиты. Вот список гамлетовских жертв.

Христофор Бенкендорф часто вспоминал эту крамольную для екатерининского века беседу цесаревича с Разумовским, которая нашла внезапное разрешение, едва не кончившееся драматически, когда цесаревич столкнулся с графом Андреем в Неаполе. Андрей Кириллович обставил временное жилище для путешественников с величайшей роскошью. Король Фердинанд III и королева Мария Каролина, помогавшая посланнику советами, оказали графу и графине Норд почести, каких не удостоивались и коронованные особы. Но цесаревич пренебрег услугами бывшего друга, Он не мог ему простить ложной дружбы и предательства. Он не мог ему простить, того, что не простил Гамлет Розенкранцу и Гильдестерну. Кто знает, какие замыслы бродили в голове у сына гетмана, уже однажды молившего его о пощаде? Он заподозрил в Разумовском человека, пожелавшего отнять украденный матерью престол и передать его Наталии Алексеевне. И головка набок! Если дядя графа Андрея сумел стать законным супругом императрицы Елизаветы, то почему удачный опыт нельзя повторить?! Но удача опыта — смерть цесаревича!

В августе 1773 года принцесса Вильгельмина обручилась с ним в церкви Зимнего дворца, Венчание назначили на первые числа октября. Едва Вильгельмина появилась в Петербурге и получила все права жены, она тут же удалила прошлое окружение, оставив из приближенных лишь Разумовского, пленившего не только ее ум, но и воображение.

Тревожные дни наступили сразу после свадьбы. Пришло известие о появлении лжеимператора Петра III, и давние fantômes вновь поселились в покоях Зимнего, преследуя затем цесаревича в аллеях Царского и мелькая в глубине бесчисленных зеркал. Призраки гнались за ним по пятам в кварталах ночного Санкт-Петербурга, подмигивали из-за театральных кулис, щелкали подковками ботфорт за спиной. Он нуждался в дружеской опоре, нуждался в участии и находил его лишь у жены, Разумовского, в записочках графа Петра и сочувственной улыбке Бенкендорфа. Он ничего не замечал, что происходило между Вильгельминой и сыном гетмана, да и не желал ничего замечать. Он жил и мучился иным. Он часами обсуждал с Бенкендорфом — докой по квартирмейстерской части — хозяйственное и административное положение полков, которые собирался вскоре сформировать.

Но императрицу Екатерину не удавалось обмануть. Она сразу уловила запах предательства, терпкий запах вражды и измены. Плотский запах воровато сблизившихся тел.

— Мой друг, неужели ты ничего не видишь? — спросила она сына.

Он смотрел исподлобья, впрочем, как всегда, неспокойным, блуждающим взором.

— Я не хотела, чтобы ты стал жертвой неискренних и злых особ. Тебе оказывают неблагодарность. Слишком часто Вильгельмина остается наедине с графом Андреем. Я разумовскую породу знаю, и их козни мне хорошо известны. Обрати внимание на поведение тех, кому отдал чистое свое сердце.

Да, он обладал чистым и добрым сердцем, и с этим добрым сердцем обращался к тем, кого считал верными до гроба друзьями. Он открылся им во всем, выложил все подозрения и слухи. Наконец, он упомянул грозное имя матери. И Вильгельмина разрыдалась у него на плече. Она плакала навзрыд и клялась, что ее и Андрея оклеветали, призывала в свидетели Бога и фрейлину Нелидову и провела собственную партию с такой непревзойденной ловкостью, что цесаревич усомнился не только в донесениях агентов матери, но и в ней самой, в ее словах, в ее умении проникать в самую суть вещей и событий. Неужели жена хотела отнять у него престол?

По приезде из армии Христофора Бенкендорфа он прямо спросил:

— Что мыслит о сем происшествии граф Петр? Ведь он чтил моего отца. Кому верить посоветуешь? Mutter? Кающимся интриганам?

Бенкендорф развел руками и опустил голову. В Москве ежедневно шли допросы Пугачева. Многое из того, что он показывал, передавалось Шешковским Екатерине устно и не вносилось ни в какие наисекретнейшие протоколы. Слишком часто мелькало имя покойного супруга и тоскующего сына, на которого хитрый казак прилюдно делал ставку: мол, сынок Павлуша не попустит надругательства над отцом и отомстит. Он и впрямь рассчитывал добраться до Петербурга. Если бы удалось захватить в плен юного цесаревича, будущее нельзя было бы предугадать. Народ на наследников падок. Императрица знала, что пугачевцы везде разыскивали бумаги наипервейших русских фамилий, имевших не менее прав на престол, чем Романовы с Голштейн-Готторпами на запятках. Что тогда ждет цесаревича? И головка набок?!

— Пойдешь ко мне служить, — сказал цесаревич Бенкендорфу. — Мне умные и честные люди сейчас, как никогда, нужны. Так и передай графу Петру. А себе пусть сыщет другого квартирмейстера. Там воров полно!