class="p1">На площадке второго этажа, проходя мимо квартиры миссис Гриффин, Майкл услышал скрип и хлопок двери на крышу. Он вдруг забеспокоился. Он точно помнил, как закрывал эту дверь на крючок. Он взошел по последнему пролету лестницы впереди мамы и осторожно огляделся на площадке. Через открытую дверь был виден прямоугольник неба.

– А почему эта штука открыта? – спросила Кейт Делвин, ища ключ от квартиры. – Поднимись и закрой ее, сынок.

Он медленно поднялся по лестнице на крышу. Когда он дошел до двери, он наконец увидел: на внутренней стороне черной двери появилась ярко-красная свастика. Вся площадка вокруг была в краске.

– Мама! Подойди сюда, пожалуйста, мама!

Уже сняв пальто, она вышла, оставив дверь открытой, и поспешила вверх по лестнице.

– Боже правый, – прошептала она.

Она высунулась наружу, Майкл за нею. В ярком звездном свете была четко видна надпись: ЖИДОЛЮБ. Краска еще не успела высохнуть и липла к пальцам. Крупная надпись, во всю дверь.

– Вот же дрянь трусливая, – прошептала она и вернулась к двери. – Осторожнее, не запачкайся.

Она закрыла дверь на крючок и спустилась по лестнице. Зайдя в кухню, надела плащ. Лицо ее стало холодным и сосредоточенным.

– С меня хватит, – сказала она. – Я вызову полицию.

– Они ничего не будут делать, мам.

– Все равно вызову. Запри за мной дверь.

Он смотрел из окна, как мать переходит Эллисон-авеню и заходит в бар Кейсмента с заднего хода, где был телефон-автомат. Мне надо было пойти с ней, подумал он. А вдруг они поджидают внизу? Вдруг «соколы» за ней наблюдают? Если с ней что-то случится, виноват в этом буду я. Это я встречаюсь с рабби Хиршем. Это я пошел сегодня к отцу Хини. Не она. Он представил, как люди в черной униформе и начищенных сапогах выходят из мрака, чтобы причинить маме боль. В голове всплыла фраза: Гот штрофт, дер менш немт нойкем[36]. Бог наказывает, а человек мстит. Если они ее хоть пальцем тронут, он их найдет и убьет. Куда бы они ни спрятались, в любой стороне света – найдет. Ему было плевать на то, что поймать могут и его. Поймать, посадить в камеру смертников в Синг-Синге и привязать к стулу. Гот штрофт, дер менш немт нойкем…

Потом он увидел, как она выходит из бара Кейсмента и проходит между двумя стоящими авто. Перебегает улицу. Он открыл входную дверь и смотрел вниз на лестницу. Увидел ее руку на перилах, услышал ее быстрые шаги, вот она поднимается по последнему пролету, он берет ее за руку, ведет в кухню, закрывает дверь.

– Все в порядке, – сказала она, снимая плащ. – Теперь – чай.

Спустя час появились двое полицейских в форме. Один был мясистым и седовласым, он позевывал и представился как Кармоди. Фамилия второго была Пауэрс, а кожа у него была цвета овсянки. Их вежливо-скучающий вид привел Кейт Делвин в бешенство.

– Так чего вы от нас-то хотите? – сказал Кармоди. – Чтобы мы это все оттерли, что ли?

– Расследуйте! – выпалила она. – Тут по всему полу краска разлита. Эти идиоты наверняка взяли банку на крышу и сбросили сверху во двор. Может, вы ее найдете. Может, найдете и кисть. А то и отпечатки пальцев.

– О, вот и ищейка, – сказал Кармоди. – У нас появилась ищейка, Пауэрс.

– Гы, давай-ка, наверное, сделаем, как нам ищейка скажет, – сказал Пауэрс.

Кейт посмотрела на них ледяным взором:

– А ну-ка без сарказма тут, офицер. Вы здесь в качестве гражданского служащего. Так что давайте-ка будьте гражданином и служите свою службу.

Кармоди вздохнул, продемонстрировав одновременно удивление и покорность. Кейт Делвин была не из тех ирландцев, кто становится кротким, едва завидев полицейского. Майкл посмотрел маму с восхищением. Как она приструнила этих шмуков. Это было круто. Кармоди вытащил записную книжку и огрызок карандаша и плюхнулся за стол напротив Кейт Делвин. Второй коп пялился на домашнюю обстановку, вглядываясь в темные комнаты из освещенной кухни.

– Имя, возраст, место работы, с какого времени проживаете по данному адресу.

– Кэтлин Делвин. Тридцать четыре. Работаю в «РКО-Грандвью». Живем здесь с тысяча девятьсот сорокового года.

– А где ваш муж, уважаемая? – сказал коп с землистым лицом.

– В Бельгии.

– Что значит – в Бельгии?

– Похоронен. Он там погиб, – сказала она и показала на крышу. – В бою с теми, у кого были такие же знаки.

Кармоди только теперь разглядел фото Томми Делвина на стене; он прокашлялся и взглянул на напарника. Лицо его пылало. Теперь оба стали куда вежливее.

– Ну вы ведь понимаете, миссис Делвин, теперь дело уже за сыщиками, а ночью они мало что смогут сделать. – Он закрыл блокнот и встал. – Но мы обязательно поднимемся на крышу и убедимся, что там все в порядке, хорошо? Только вы ничего не трогайте.

Они вышли, и Майкл услышал их тяжелые шаги по крыше над кухней. Мама молча мыла чашки. Он стал еще больше любить ее за то, что она сделала. Он никогда не слышал, чтобы мама говорила о смерти своего мужа с целью кого-либо разжалобить. Никогда. Она не сделала этого и сейчас, с копами. Она скорее дала им понять, что раз уж ее муж погиб, выполняя свою работу, то и они могли бы выполнить то, что должны. Она никогда не плакала при людях. И не размахивала флагом, как патриоты. Каждый год она заказывала мессу в предрождественские дни – в годовщину смерти мужа. И все. Некоторые вещи, как она сама говорила, лучше держать при себе. И вот они оба в один и тот же день вспомнили о Томми Делвине.

– Мам, а папа умел танцевать?

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я про это думал, – сказал он. – Рабби Хирш рассказал мне о том, что он так и не успел потанцевать со своей женой. А я… ну…

– Он танцевал просто прекрасно, – сказала она. – Субботними вечерами мы с ним ходили в «Уэбстер-холл» на Манхэттене. Летом танцевали на Кони-Айленде у Фельтмана. Он умел правильно танцевать джиттербаг и очень красиво танцевал фокстрот. Но больше всего он любил вальс. Я тоже.

Вальс, думал Майкл, что за танец этот вальс? Он с трепетом представил себе отца танцующим. Представил, как он танцует медленный джиттербаг – грациозно и с улыбкой на лице, но теперь-то он знал, что Томми Делвин действительно умел танцевать джиттербаг, а вот как себе представить другой танец, этот вальс? Кейт, похоже, прочла его мысли.

– Это танцуют на раз-два-три, раз-два-три, – сказала она. – Давай покажу.

Она взяла его за руку, положила другую руку ему на пояс и показала шаги: раз-два-три, раз-два-три. Они протиснулись в небольшое пространство между столом и раковиной, и она стала напевать мотив. Та-ра-ра-рам, там-там, там-там, та-ра-ра-рам…

– Это Штраус, – сказала она. – «Голубой Дунай». Ты наверняка слышал. – Точно, слышал. – Это всегда передают в утреннем шоу «Поболтаем с Гэмблингом». – Он представил отца, танцующего с мамой в каком-нибудь зале из кино, а затем рабби Хирша, подающего руку своей жене. А затем он заметил внизу во дворе луч карманного фонарика.

Он отпустил мамину руку и подошел к окну. В одной из квартир на Коллинз-стрит зажегся свет, и он увидел, как мистер Росситер с раздражением выискивает, откуда исходит луч. Майкл открыл форточку и высунулся наружу, чтобы лучше видеть. Он услышал, как мама открыла кран, и горячая вода полилась на стопку тарелок.

– Осторожнее там, Майкл. Не вздумай, ради бога, свалиться!

– Да ни за что!

Потом луч фонарика во что-то уперся, и он услышал на крыше озабоченные голоса – точно, там она и лежит, прямо в траве. Банка с краской.

– Мам, да ты круче, чем Шерлок Холмс, – сказал Майкл.

Она подошла к окну, вытирая руки посудным полотенцем.

– Ну, слава богу, – сказала она.

– Надо им сказать, что это «Саполин», третий номер.

– Конечно, мой дорогой Ватсон.

Оба рассмеялись. Когда фонарик во дворе погас, они закрыли окно. Кейт Делвин пошла в свое кресло читать книгу, а Майкл отправился спать. Лежа в темноте, вспоминая изящные движения танца, которым его только что научила мама и тихо напевая мелодию «Голубого Дуная», он пытался представить себе