- Как же он прежде границы «начинку» не проверил?

- Сухтелен приставил к нему двух гвардейских офицеров, которые до самого пограничного столба с него глаз не спускали. Да и «подарочек свой памятный для вашего сына малого» я Ахмару при пограничном чине передала. При капитане потрошить игрушку никак невозможно было.

- Как же бусурман этот деньги за кота в мешке отдал?! Как поверил, что игрушка та самая, подлинная?!

- Он с собой до границы довез la experte, - Елизавета Ардалионовна произнесла новомодное слово. - Бусурман нашел того, кто сию безделицу видел, в руках прежде держал и мог подтвердить, что она та самая.

- Кто ж ее мог держать в руках, кроме своих! Христофорушка и из ларца ее не вынимал никогда. Разве что тем летом, когда в имении разговор об алмазах был...

- Так и припомни, кто в разговоре том участвовал. Катерина Мануиловна зашевелила губами, перебирая в памяти тот день.

- ...Дети ежа в дом принесли. Катенька плакала, что ее пить чай с большими не пускали, и лишь когда барона Дорфа увидала, успокоилась, не любит она Дор... Дорф?!

- Барон! При мне погремушку восточную со всех сторон оглядел, ощупал, не постеснялся. И гонорарий свой от сундуктара получил. Теперь про меня говорить вздумает, что Татищева воровка!

- Разве мы тебя, душенька, в обиду дадим! Кому поверят в свете - старому сплетнику или Лазаревым?! Мы еще и Дорфа в дурном свете выставим! И Ахмару этому поделом будет!

- Ему уже поделом, душе его черной! То-то он, отъехав от границы, вспорет шелк!

И Елизавета Ардалионовна расхохоталась. На этот раз совсем не зло.

* * *

«Добрая слава лучше золотых палат...» Христофор Иоакимович уже в постели мысленно повторяет прочитанные другом слова. Лучше палат...

Он к палатам золотым и не стремился. Дадены ему по праву наследования. Он лишь желает в меру сил приумножить достояние рода Лазаревых. За то ли его карать? Он ли не заботился о бессмертной душе? Он ли не был милосердным? Наставь на путь истинный, Господи! Надоумь раба твоего Христофора, как жить, чтобы дозволено было роду лазаревскому продолжиться!

Жена вошла в спальню почти неслышно.

- Христинька! Голубчик! Обещать должен, что меня не заругаешь, как в одной провинности тебе признаюсь.

К удивлению Христофора Иоакимовича, жена выглядела не печально, как все последнее время, а улыбалась, как улыбаются их напроказившие племянницы.

- Разве могу я тебя ругать, на тебя сердиться!

- И все одно, обещай! К тому же с моей нынешней тайной меня теперь и ругать никак невозможно!

- Обещаю-обещаю! А что за тайна?

- Тайна после, прежде мой проступок. По долгу дружбы, дабы помочь Лизаньке Татищевой в затруднительном ее положении, я ей фамильную погремушку отдала. Ту самую.

Христофор Иоакимович глядел на жену, плохо понимая, что Екатерина Мануиловна говорит.

- Но Катеринушка... - начал было он. Жена перебила:

- Ты ведь, голубчик, ничего не знаешь. Лизанька просила никому не сказывать, пока не уладится. Страшный человек из шахской свиты, зная затруднительное материальное положение Лизаньки, преследовал ее с лета, угрожая откупить все долги ее мужа и пустить ее с детьми по миру. И таки скупил почти все долги. И разорил бы, с бусурмана эдакого сталось бы! Но обещал много денег, коли она выкрадет у нас погремушку персидскую с алмазом фамильным. Лизанька, душа светлая, долго мучилась, воображая, как ее дети пойдут по миру. Но после, слава Господу, во всем мне призналась. Я ей погремушку и отдала.

- Но как?! - Христофор Иоакимович судорожно глотал воздух, не понимая, как относиться к сказанному женой. - Как ты могла отдать семейную реликвию?!

Катеринушка, его Катеринушка совершила столь страшное прегрешение, что поступок этот не умещался в сознании Лазарева. И ладно бы только совершила, но и нисколько не раскаивалась. Напротив, смеялась легко и весело, как не смеялась уже много лет.

- Друг мой! - столь же весело продолжила супруга. - Конечно, все Лазаревы не чужды пристрастия к старине. Но так негодовать из-за рваной тряпки, хоть бы этой тряпке и сто лет, согласись, смешно.

- Из-за тряпки?! Тряпки?! Алмаз, равных которому сыщется три-четыре во всем мире! И ты говоришь, тряпки?! Пусть даже Иван Лазарев завещал, что камень сей должен быть подарен, ежели не найдется прямых наследников лазаревского рода, но подарен своим, родным, а не отдан таким манером!

- А кто тебе сказал, что я отдала алмаз?

- ?!

- Я отдала Лиззи погремушку. Старую игрушку из парчи и шелка, которая давно расползлась по швам. Вместо нее Фаина с удивительным мастерством сшила ее точную копию, новую и нарядную. А алмаз...

Катерина Мануиловна раскрыла зажатые прежде ладони, на которых лежала смастеренная модисткой копия прежней погремушки, и вынула из нее овальный камень.

- Разве я могла отдать лазаревский алмаз теперь, когда у него вот-вот появится новый законный владелец.

И она приложила руку с камнем к плоскому пока еще животу.

Христофор Иоакимович глядел на жену, силясь осознать два потрясения разом - чудесное обретение фамильного камня, который он уже было счел безвозвратно утраченным, и руку жены на ее животе. Так, замерев в нелепой позе, он простоял минуту-другую и упал на колени.

- И все же я не понял, - произнес Христофор Иоакимович, когда первая буря чувств в душе его улеглась и он снова обрел способность рассуждать. - Что же было продано черному человеку из шахской свиты?

- Погремушка. Настоящая персидская погремушка сына Надир-шаха, которую он и просил похитить из нашего дома. Сундуктар коварный слово «алмаз» не произносил, знал, что на кражу алмаза Лиззи ни при каком затруднительном положении неспособна. Вот и заказывал он несчастной женщине взять у нас погремушку. Что такого, если пропадет из дома друзей безделица. Не преступление. Погремушку заказывал, погремушку и получил. В лучшем виде.

- И камень внутри не прощупал?

- Прощупал. Мы уж постарались, чтобы ему было что прощупать.

- И что ж было продано во внутренностях подлинника?

- Камень. Лиззи нашла у Ленушки под подушкой овальный камень. Похожий такой камешек, по форме почти как алмаз.

Зачем Олень отправил меня сюда? Зачем примчался провожать в аэропорт? Зачем приставил для сопровождения эту дизайнершу - других сиделок среди своей прислуги не нашел?

В другое время Лика эта, наверное, вызывала бы у меня нормальные эмоции. В тот день, когда, пробив мой потолок, она падала на руки Лешкиному охраннику, а следом за ней летели спрятанные в тайнике сокровища, она мне даже нравилась. Красивая. Темпераментная. Броская. Не заметить такую в толпе невозможно. Позднее, в первые дни после известия о гибели Никиты я не чувствовала ничего, и мне было совершенно все равно, кто рядом. А рядом была эта Лика, каждый день мелькающая у меня в доме, организовывающая какой-то бессмысленный ремонт. Зачем ремонтировать стены , когда в них некому жить.