— Вы все-таки переговорите с Яковлевым, он — человек умный…

То-то и плохо, что умный, такие люди очень часто превращаются в злых гениев — разрушителей, — что, собственно, с Яковлевым и произошло.

Крючков встретился с «разрушителем», и тот, привычно окая по-северному, пошел на Крючкова в атаку:

— Ты чего на меня всякие бумаги пишешь?

— Это не я пишу, — спокойно ответил Крючков, — это сотрудники пишут…

Поссорились эти люди навсегда, хотя заседали в одном Политбюро. Может, оно и хорошо, что поссорились: простые люди должны знать, кто есть кто.

Тяжелая была та пора. Вечером Леонов обязательно встречался с Шебаршиным. Играли в шахматы, выпивали по стопке водки, настоенной на чем-нибудь хорошем: на смородиновых почках, на рябине, на кедровых орешках, вели тихие, довольно горькие разговоры — на их глазах разваливали великую страну, а они ничего не могли сделать.

Бессилие это удручало. В марте прошел всенародный референдум, решивший, что страна такая — Советский Союз — должна быть, но Горбачев со своей компанией курса не менял: как устремлялся раньше к развалу, так и продолжал устремляться. Август девяносто первого и ГКЧП готовились в секрете от разведки и начальников многих управлений — никто ничего не знал. В том числе и Шебаршин с Леоновым. Крючков не ставил ни одного, ни другого в известность.

А может быть, если бы поставил в известность, и события в девяносто первом году развернулись бы по-иному — кто знает? Две толковых головы, два аналитика запросто могли бы повлиять на происходящее. Но произошло то, что произошло, сейчас же можно только оценивать события той поры, вмешиваться поздно.

Москва волновалась, бушевала, ситуация была такая, что казалось — мародеры вот-вот начнут крушить витрины магазинов… Доперестраивались! Крючкова найти было невозможно. В воздухе носился запах беды — запах, развеваемый сильными, подкармливаемыми из-за рубежа ветрами.

Вечером девятнадцатого августа, уже очень поздно, Шебаршин и Леонов встретились в очередной раз — оба усталые, озабоченные, печальные: события покатились не в ту сторону. Что будет завтра, неведомо никому.

Два вопроса волновали в тот момент Шебаршина и Леонова: это оценка ситуации — раз, и два — извечное русское, задаваемое нашим людьми из поколения в поколение: что делать?

По первому вопросу пришли к выводу, что акция эта очень запоздалая, ее надо было проводить в марте, после референдума, на итоги которого совершенно открыто наплевали и Горбачев, и Шеварднадзе, и Яковлев, и компания их — ну словно бы эти люди не были гражданами страны, в которой жили, — мнение целой страны, проголосовавшей за Советский Союз, они, как ненужную мягкую бумажку, повесили на гвоздь в отхожем месте.

— Если бы это происходило весной — успех бы был обеспечен, — сказал Шебаршин, — а сейчас это похоже на реакцию старичка, который затянул в постель молодку: вытащил свое «оружие», а сделать ничего уже не может. Все — время его прошло!

Вопрос второй — что делать? Леонов считал: раз уж сказали «а», то надо говорить «б», идти до конца. Шебаршин отрицательно качал головой: никаких силовых действий предпринимать не стоит. Опасно. Обязательно пострадают невинные люди.

А Шебаршин мог предпринять силовые действия, мог повлиять на любую драку: в его подчинении находились люди, которые, как никто в России, были подготовлены к войне. Например, команда Бескова.

И все же их объединяла общая точка зрения: оба они заявили, будто клятву друг другу принесли, — что против своего народа не пойдут.

— Это аксиома, — сказал Леонов, — теорема, не требующая доказательств. При таком повороте событий я сразу же уйду в отставку.

Шебаршин эту точку зрения поддержал целиком.

— И я уйду, — сказал он.

Дальше произошли известные события, которые уже много-много раз описаны и в печати, и в книгах… Шебаршин был назначен председателем КГБ. Всего на одни сутки.

А здание КГБ на Лубянке к этой поре уже находилось в настоящей осаде: под окнами бушевала, захлебываясь в криках, толпа, готовая пойти на штурм.

Шебаршин спешно собрал коллегию. Вопрос был один — другого быть просто не могло — что делать дальше, как действовать? Ведь не ровен час появятся провокаторы и поведут толпу на штурм. Что делать?

Леонов рассказал, что одним из первых выступил начальник погранвойск Илья Яковлевич Калиниченко и, словно бы не слыша рева толпы за окнами, произнес очень спокойно, обстоятельно, подкрепляя свою речь жестами:

— Пограничники не дадут, чтобы толпа перерезала им горло. Мы будем защищать свою документацию с оружием.

Просто и ясно. И — никаких колебаний: честный генерал верен присяге, он готов выполнить свой долг.

Выступил Виталий Михайлович Прилуков, руководитель столичной госбезопасности:

— Команду раздать оружие сотрудникам я не давал и вряд ли дам, но окна своего здания мы заложили мешками с песком и приготовили пожарные брандспойты.

А под стенами здания на площади Дзержинского продолжала бушевать толпа, никто ее не окорачивал, а скорее наоборот — шел постоянный подогрев толпы. Тогда Шебаршин взял трубку телефона и позвонил Ельцину.

Ответил не Ельцин, скорее всего, ответил Бурбулис, который в те дни постоянно находился с будущим президентом России, не отдалялся от него ни на миллиметр. Шебаршин произнес спокойно, в обычном тоне, обычным своим глуховатым голосом:

— Передайте Борису Николаевичу, что ситуация на Лубянке становится взрывоопасной. Группа офицеров с оружием в руках готовится защищать документы.

— Пришлите документ, — потребовал человек, говоривший с Шебаршиным.

Шебаршин отправил телеграмму. Через полчаса к зданию КГБ примчался Ельцин, прикрытый чьим-то бронежилетом, надавил на толпу:

— Прекратите митинговать! Мы во всем разберемся. Обещаю!

Ему удалось сладить с толпой, крикуны поутихли, люди начали понемногу расходиться.

Вечером Леонов и Шебаршин встретились вновь. И вновь возник разговор о будущем, вновь — боль в сердце, которую ничем не вышибить, ни лекарствами, ни водкой, ни отвлеченными мыслями, ни успокоительным, классическим: «Все пройдет»… Да, все проходит, но след-то остается.

Государство, похоже, спасовало перед бушующей нетрезвой толпой, рухнуло, председатель КГБ находился под арестом, госбезопасность — структура, которая по принадлежности своей, по сути не могла служить никому, только родному государству, была едва ли не раздавлена, разутюжена по земле, будто гусеницам, толпой, подогреваемой провокаторами… Было отчего печалиться.

Кстати, на коллегии Шебаршин попросил Виктора Валентиновича Иваненко — председателя российского КГБ, — позвонить Ельцину по какому-то срочному вопросу. Иваненко позвонил, попал на самого Ельцина, тот его даже слушать не стал, едва ногами не затоптал: