К девяти часам утра составившаяся из муки кора затвердела на черепе головы моей, как изверженная лава вулкана, и я под сим покровом мог безущербно выстоять под дождем, снегом несколько часов, как мраморная статуя, поставленная в саду.

Принялись за облачение тела моего и украсили меня не яко невесту, но как чучело, поставленное на огородах для пугания ворон. Увидев себя в зеркале, я не мог понять, для чего образовали меня из вида человеческого в уродливый огородного чучелы».

По вступлении караула в Зимний дворец к Тургеневу подошел Аракчеев, суровым голосом потребовавший немедленно явиться к государю. Гулкий шаг по узорному паркету дворца — и вот молодой унтер пред глазами самодержца. Павел Петрович милостиво обошелся со своим новым ординарцем и, потрепав его по плечу, заметил: «Эта одежда и Богу угодна, и вам хороша».

Отныне это, более чем странное облачение приходится напяливать на себя офицерам Русской армии. Что же то была за одежда и почему вместо удобных и красивых мундиров, не только украшавших русского воина, но и подчеркивавших его фигуру во всей природной стройности, появляется почти ярмарочный балахон сомнительного назначения? Виной тому «Гатчинские войска», а точнее, безоглядная любовь Павла Петровича к армии Фридриха Великого.

Так что же являли собой эти самые «гатчинцы», или, как их еще называла Екатерина II, «дедушкина армия»? То был совсем небольшой отряд всех родов войск, сформированный в Гатчине и Павловске великим князем Павлом Петровичем в бытность его наследником престола.

Отряд гатчинцев предназначен был служить своеобразным эталоном, лекалом при преобразовании на прусский лад всей армии. Основой для него послужили две команды по 30 человек каждая, сформированные еще в 1782 году для содержания караулов в самом Петербурге (на Каменном острове) и в Павловске. Общее командование осуществлял некто Штейнвер. Барон, капитан-поручик, немецкий выходец.

С годами отряд рос и ко дню вступления Павла I на престол насчитывал уже 2500 солдат. К тому времени на гатчинском плацу маршировало 6 рот трехротных батальонов и одна рота пеших егерей. Гарцевали конники трех кавалерийских полков: жандармского, или кирасирского, драгунского и гусарского, одного казачьего эскадрона (именно эскадрона, а не сотни). Имелась и своя артиллерия: одна артиллерийская рота, в расчет которой входили 12 полевых и 46 «поместных орудий», а также и одна мортира. А поскольку армия прибрежной страны немыслима без флота, к отряду была причислена еще и маленькая озерная флотилия.

Поначалу офицеры Гатчинских войск набирались исключительно из иностранцев. Главное требование, предъявляемое к ним, — доскональное знание прусского устава. Нижние же чины пополнялись природными русаками — из состава флотских батальонов, а позднее также из сухопутных частей, кантонистов и завербованных на службу. С годами в Гатчинские части стали направлять и русских офицеров из отставников и проходивших службу в армейских полках.

Все порядки, обмундирование, снаряжение и приемы обучения Гатчинских войск слепо копировались с прусской армии. Вот что писал по этому поводу, например, Александр Семенович Шишков, русский государственный деятель, писатель и вместе с тем человек военный:

«Наставшая вдруг, после долговременно продолжавшегося, тихого и кроткого царствования, крутая, строгая, необычайная перемена приводила всех в некоторый род печали и уныния. Все пошло на прусский стиль: мундиры, большие сапоги, длинные перчатки, высокие треугольные шляпы, усы, косы, пукли, ордонанс-гаузы, экзерцир-гаузы, шлагбаумы (имена доселе неизвестные) и даже крашение, как в Берлине, пестрою краскою мостов, будок и проч. Сие уничижительное подражание пруссакам напоминало забытые времена Петра III.

К сему присовокуплялись еще и другие некоторые тревоги, как-то: ежедневное в городе беспокойство, причиняемое частыми выездами императора, требовавшего, чтобы все мужчины и женщины при встречах с ним останавливались и выходили из своих повозок или карет. От сего происходили многие иногда смешные, иногда жалкие приключения. Все сии новости подавали повод к разным пересказам, шопотам и толкам, сопровождаемым огорчительными или насмешливыми улыбками».

А вот впечатления А. С. Пашкевича, другого современника павловских времен, подобно Александру Тургеневу, вынужденного надеть на плечи новый нескладный мундир и подставить голову под нелепую прическу.

«…Прекрасные наши мундиры, украшающие и открывающие человека во всей природной его стройности, заменили каким-то нескладным мешком, делающим и самого прекрасного мужчину безобразным привидением; оный состоял из темнозеленого толстого мундира с лацканами, отложным воротником и разрезными обшлагами кирпичного цвета и белыми пуговицами; длинного камзола и короткого нижнего платья самого желтого цвета.

Головы наши спереди остригли под гребенку, облили вонючим салом; к вискам привесили огромные пукли, аршинную косу прикрутили вплоть к затылку и осыпали мукою; шляпу дали с широкими городами серебряным галуном, такою же большою петлицею и с черным бантом; но эта шляпа была чудесной формы и едва прикрывала наши головы; фланелевый черный галстук в два пальца шириною перетягивал наши шеи до самой невозможности.

Ноги наши обули в курносые смазные башмаки и стянули за коленами черными суконными штиблетами с красными вдоль всей ноги пуговицами; вместо булатной, висящей на бедре сабли, наносящей врагу страх, воткнули в фалды наши по железной спичке, удобной только перегонять мышей из житницы в житницу, а не защищать жизнь свою.

Все золотые блестящие вещи, как-то: эксельбант, эполет, шарф и темляк заменены серебряными с шелком; руки наши облекли кожаными желтыми перчатками с угловатыми большими и толстыми крагенами и вооружили короткими увесистыми палками.

В таком карикатурном наряде я не смог равнодушно видеть себя в зеркале и от доброго сердца захохотал, несмотря на головную боль, происходящую от стянутия волос, вонючего сала и от крепко стянутой галстуком шеи».

Во второй половине XIX века в Англии вышли в свет удивительно увлекательные записки, написанные неким Николаем Саблуковым. Поначалу жители Туманного Альбиона могли познакомиться с ними в августовской и сентябрьской книжках журнала «Frazer's Magazine» за 1865 год. А уже на следующий год записки Саблукова были переведены на французский язык и опубликованы в парижском журнале «Revue Moderne». Что же касается русского перевода этих необыкновенных воспоминаний, то он вышел года через три, но, к сожалению, в сильно урезанном виде; перевод этот, выполненный С. А. Рачинским, опубликован в «Русском архиве» за 1869 год.

Чем же привлекли внимание разборчивого западного читателя записки Н. Саблукова? Прежде всего объемным, выпуклым и притом вполне беспристрастным изображением событий более чем 70-летней давности.

Прежде чем представить выдержки из этой рукописи вниманию читателя, стоит упомянуть вкратце о необычайной судьбе самого Николая Саблукова. Он родился 1 января 1776 года в семье действительного тайного советника и члена Государственного Совета Александра Саблукова и его супруги Екатерины, урожденной Волковой. Получил прекрасное домашнее образование, основательно изучил несколько иностранных языков. В 13-летнем возрасте перевел на русский язык знаменитый труд прусского короля «Последний наказ Фридриха Великого племяннику своему, наследовавшему по нем прусскою державою» (издан в Петербурге в 1789 году).