А вот старику, похоже, нет. Он продолжает идти по этому льду:

— Игры в бога опасны, мой юный друг. Однажды они могут привести к тому, что в чужой игре марионеткой становишься уже ты сам. Другой, более сильный бог, приходит и начинает дёргать тебя за верёвочки…

Мне кажется, они говорят только между собой, не замечая нас, прощупывая и оценивая друг друга, перед тем, как кинуться и вцепиться в глотку врагу. Они понижают голоса до шепота, слова произносят с шипением и рычанием. Ни дать ни взять драконы, что выясняют отношения за территорию. Миг — полыхнут друг в друга пламенем, изрыгнут серу и тогда погибнет всё живое на километры вокруг.

Виктор хмыкает:

— Не родился ещё тот кукловод, — произносит заносчиво, — чтобы меня дёргать.

В ответ дедушка лишь качает головой:

— Вы слишком молоды и самонадеяны, друг мой, — по тонким старческим губам змеится лёгкая улыбка. — Когда по жизни ведёт гордыня — легко оступиться и сверзиться в пропасть…

Они играют, а я мечусь между ними. Эти обтекаемые речи говорят о том, что тем-самым-боссом может оказаться любой из них. Понять бы кто?

Ответ приходит быстрее, чем я ожидала.

Давлат поднимается и говорит:

— Дедуль, тебе пора. Ты только недавно в себя пришёл. Тебе нужно больше отдыхать и расслабляться.

Башир Давидович улыбается:

— А я тут и отдыхаю с твоей прелестной женой. Мне Кристинка хоровод Снегурочек обещала, я с места не сдвинусь, пока не увижу.

Я едва не ляпаю: а мне тут кое-кто стриптиз задолжал, но никак не спешит отдавать, но вовремя прикусываю язык.

— До Снегурочек ещё полчаса, идём в кабинет, приляжешь, — настаивает Давлат.

— Отпустишь, Кристин? — смотрит на меня с прищуром старик.

— Буду настаивать, — улыбаюсь в ответ и целую в дряблую щёку. — Это вам стимул.

— Ну, теперь точно отдохну, от души…

Дед и внук уходят, а я, проводив ставших мне дорогими мужчин, сжимаюсь в комок под пристальным взглядом хищника. Я не буду сожрана лишь потому, что принадлежу другому, а этому тот другой ещё нужен не во врагах…

— Ну а теперь, пока мы одни, — наклоняется ко мне через стол Дробант, — поговорим о твоей подруге… Ты ведь за этим хотела меня видеть?

А вот и ответ.

Лампа плачет.

За годы нашей дружбы можно по пальцам пересчитать те разы, когда я видела её в слезах. Эта маленькая и тоненькая леди имеет стальной характер и презирает нытиков и плакс.

Борька сидит рядом, обнимает, гладит по волосам. Сейчас страшно взрослый и такой мужчина-мужчина.

— Ну, Ламп, — растерянно говорит, будто сам является причиной её слёз, — не убивайся так. Зуб даю — он мне больше не друг и не тренер.

Подруга вскидывает свои огромные глаза на моего брата и, пытаясь улыбнуться сквозь слёзы, бормочет:

— Спасибо, бро…

— Не за, бро… — и переключает её на позитив: — Как там Кирюша? Приносили его сегодня?

Лампа вытирает слёзы маленькими кулачками, приосанивается, улыбается уже искренне и делает то, что умеет лучше всего — сияет.

— Нет, — говорит с сожалением, — мне его пока не дают. Он ещё в кювезе. Я могу только смотреть.

Протягивает руку, берёт за руку меня и Борьку и произносит:

— Ребята, моя настоящая семья — вы. А они… — машет в сторону двери, за которой, наверное, до сих пор разбираются Марк и Семёныч, — они никто… И Зинаида Сафроновна, — глубокий вздох, — тоже.

Борька сильнее обнимает Лампу и говорит:

— Твой сын — мой племянник, потому что ты — моя вторая сестрёнка. А за сестру я любого порву, у Тиши спроси.

Киваю — порвёт. Вон как давеча накостылял Давлату.

А вот и он — лёгок на помине — просовывает голову в палату, добродушно здоровается и манит меня.

Развожу руками, извиняюсь. Лампа машет в мою сторону узкой ладонью: мол, иди. Удивительно, но им с Борькой всегда было о чём поговорить. Порой, я чуть ревную, потому что у них прямо-таки родство душ…

Выскальзываю в коридор к мужу. Давлат смотрит строго, руки на груди сложил, губы поджал. Недоволен мною.

— Ну и делов ты наворотила, моя драгоценная, — цедит недобро. — Выпороть бы твою прелестную попку…

А я не могу не улыбаться, потому что понимаю — речь идёт о Викторе.

Наш разговор с Дробантом встаёт перед мысленным взором…

— За этим, — эхом повторяю я, переваривая информацию. — Я хочу, чтобы вы оставили Лампу в покое. Ей и так слишком много досталось за её короткую жизнь. Дайте ей спокойно наслаждаться материнством.

— Любишь подругу? — ухмыляется этот драконовод, глядя на меня лукаво и странно, будто пробирается в душу.

— Всей душой, — отвечаю искренне, — она мне как сестра.

— На что готова ради неё? Чем пожертвуешь? — и главное тон такой, как у змея-искусителя, предлагающего Еве вкусить запретного плода.

Только я вот ничем жертвовать не готова. Нажертвовалась. И не потому, что эгоистка и люблю Лампу на словах, а потому что она такой жертвы в жизни не примет. Да ещё и обидится на меня люто. О том и говорю Виктору, заканчивая:

— Так что давайте без этого…

Он качает головой:

— Э, нет, красотка, так дело не пойдёт, — наклоняется ко мне через стол. — Знаешь, сколько приносит моё шоу за пару часов эфира? Пару часов, вдумайся! Так сказать, сколько?

— Не нужно, — отвечаю, — полагаю, речь идёт о шестизначных суммах. Но мы же не про деньги.

Дробант мотает головой:

— О нет, мы про деньги! Очень-очень большие деньги! Которые я потеряю, если поддамся сантиментам и, как ты просишь, выведу твою подругу из проекта. Представь, мне сейчас нужно искать нового артиста, сажать кучу людей за сценарий изменённой реальности и проч, и проч… Геморроя до чёрта. Поэтому я резонно спрашиваю: что ты предлагаешь взамен? Тебя саму Давлат у нас из-под носа вырвал, теперь ещё и её… А не жирно ли? Я похож на благотворителя?

Судорожно ищу выход из ситуации. Понимаю, что так просто он не согласиться. Он реально теряет крутое бабло. Убивают за меньшее. А он торгуется со мной. Но мне нечего ему предложить — любой мой неверный шаг ударит по целой плеяде хороших людей, дорогих мне. Да что там — бесценных. Я не имею права так рисковать, ими рисковать…

Значит, блеф? Игра в поддавки? Ловля на живца? Ох, с кем? С хищником, который перемалывает людские судьбы, как мельничные жернова — зерно?

Попробуем. Другого выхода нет.