затяжными туманами с моросью, нередкими здесь, он напоминает праотца человечества. Смуглый до черноты, с сетью морщин, по которым сведущий человек может многое прочитать, и, перво-наперво, что Стефано часто напрягался, стремился побеждать и преодолел немало препятствий на пути – вы только взгляните на его складки гордеца: неумолимый поток жизни, едва обозначивший тоненькими ниточками своё присутствие в молодые годы, сегодня пропахал овраги, вобравшие в себя всю переносицу, и придал лицу излишнюю суровость.

Хорошо, что это не единственный знак прожитого времени: лучики у глаз, разбегающиеся во все стороны и сохраняющие в глубине детскую розовость, сглаживают и смягчают напряжённость, сообщают внимательному взгляду, как много он смеялся.

Но даже в дни молодости Стефано не был беспечным. Ответственность – вот что настраивало каждый атом его души, но, как выяснилось, некоторые вещи оказались несовместимыми с таким ценным качеством. Например, робость, которую уловила в нём, а потом и назвала, с некоторым даже вызовом, его первая девушка. Стефано это очень задело, и он решил изучить свои привычки, чувства.

Как студенты препарируют лягушку, так и он всматривался в себя:

– Вот это мой страх, он меняет цвет от бурого до чёрного, иногда отливает металлом; он густой и вязкий, какой бывает застывающая лава или бетон; звук его обычно низкий, ниже любых басовых органных пассажей, но иногда страх пробивают столь высокие тона, что голова не выдерживает: так кричит заяц, схваченный лисой.

Он изучал своё нутро так тщательно и пристрастно как редкая красавица разбирается в топографии любимого лица. Каждое движение, вызванное досадой, обидой; любой жест, отражающий несогласие, поняты, оценены и отнесены им в копилку памяти и развешены флажки, над чем предстоит потрудиться. Составляя карту своего психического существа, Стефано был очень-очень строг. Всё нуждалось в переделке.

С тех пор печаль заняла в его душе свой укромный угол. Да и как ей не быть, скажите, если счёт не в твою пользу. Создатель утверждает: всё просто – вот заповеди, всего десять и ты свободен. Складки скорби прямо-таки вопиют о неравной борьбе.

А вот если спросить жителей Субасио, что мы услышим? Не в день юбилея, или какого праздника, а в будни, просто для знакомства. Не сговариваясь, скажут – лучше человека не встречали: и сосед отзывчивый, и родственник заботливый, а уж какой христианин примерный… И будут так долго вспоминать добрые дела Стефано, как только вы сможете слушать. Пятьдесят лет человек только и занят произведением добрых дел, просто конвейер какой-то.

…В нынешней своей жизни послеобеденные часы Стефано нередко проводил в помещении, которое с давних времён называлось буфетной, служившей также библиотекой, и курительной, и располагалось внутри дома, рядом с большим залом, в середине, так, что куда бы ты ни направлялся, оно на пути: будьте любезны, заходите пожалуйста!

И было зачем: две мраморные, слегка вогнутые, скамьи-лежанки, покрытые коврами, как вы догадываетесь, нередко служили пристанищем домочадцу, сморённому обильной едой или летним зноем, а зимой комната привлекала уютным камином, который легко разжигался и быстро давал тепло. Ещё тут прописалась конторка тёмного дерева, так искусно проточенная жучками, что кружевная вязь их гастрономических усилий восхищала и развлекала человека не чуждого творческих фантазий.

На столешнице – амбарные, или, как их ещё называют, учётные книги, где велись записи текущих в хозяйстве дел. Сопровождающие их деревянные счеты с костяшками были тут же, но служили сегодня скорее украшению, чем делу; о своем приоритете заявляла маленькая чёрная коробочка калькулятора, лежащая прямо на раскрытой странице. У камина полукругом расположились тяжёлые стулья с резными спинками, старинные; а перед ними – два столика на колёсах, готовые по первому желанию подкатить в любое место со своими начищенными подносами, на которых всенепременно находились сладости и графин с лимончелло в окружении стеклянных рюмочек с серебряным ободком.

Однако скатерть-самобранка не была обыденным явлением – появлялась лишь в светлые дни праздника или когда гости жаловали своим вниманием. Ключи от буфета, затаившего свои припасы, и спрятавшегося в дальнем углу, были только у Стефано и его жены Лусии, так что все эти привлекательные вещи терпеливо ждали своего часа. Но молодые завели моду таскать сюда баунти да разные пепси, что было нехорошо. Всему своё время и место!

Библиотекой буфетную называли родители Стефано. Тогда много читали, после них остались тяжёлые фолианты в нижней, закрытой части книжного шкафа, однако, не возбраняется полюбопытствовать, кому внимал имярек прадедушка, – всего лишь один поворот ключа. Только редко, совсем редко открываются тяжёлые створки.

Впрочем, наверху, за стеклянными дверцами, есть выбор, и, наряду с Библией, как же без неё, тут много чего полезного для ума, например, последние сочинения Умберто Эко – хотя и не до конца дочитанные – заметно по слежавшейся, нетронутой пальцами толще листов.

Отец Стефано, водивший дружбу с кубинскими сигарами, и переименовал буфетную в курительную. Кто заразил его барской привычкой уже и не вспомнить, и времени, когда он дымил здесь, прошло немало, а запах табака всё ещё витает в помещении, появление его замечено в связи с горящим камином, видимо, дух табака дружит с духом огня.

Сегодня по обыкновению Стефано устроился на своей лежанке справа и не то спит, не то дремлет. Рот его, как у многих стариков, открыт в расслабленности и вместе с вздёрнутыми бровями образует удивлённое выражение. То, что видит Стефано, не совсем сон, это воспоминание.

… Стефано с гостями рассматривает убранство уютного нарядного ресторана в мавританском стиле. Лёгкое строение с террасой в глубине апельсинового сада окружают светильники затейливой ковки; резные фигуры из эбенового дерева странным образом объединившись с кактусами самых причудливых форм, образуют мистическое пространство. На чёрно-зелёном фоне белоснежная сервировка почти звучит. Позвякивание теснящихся на серебряных подносах высоких бокалов с шампанским, тихая музыка и журчание воды, огибающей обеденный зал, внушает покой и умиротворение. С бокалом в руке к Стефано приближается друг – это его ресторан выходит сегодня в плавание.

Дядюшка Стефано дёрнулся, он силится сбросить сон и отогнать чувство зависти, поразившее его и материализовавшееся в виде большой зелёной навозной мухи, деловито потирающей свои мохнатые лапки. Чудовище пугало подробностями своего мерзкого тела и громким непереносимым звуком, сопровождающем кружение. Муха крутилась вокруг головы и норовила проникнуть внутрь, вызывая страх.

– Господи! – взмолился Стефано и во сне, и наяву, – не могу без твоей помощи, освободи меня от нечисти, пролей свой свет!

Сквозь пелену дремоты ворвалось шуршание шин маленького велосипеда, на котором катался по обширному залу внук, и Стефано с облегчением осознал: нет больше зависти, и нет мухи, явившейся затем, чтобы напомнить, как сильна