ничего, мне ведь больше века, – тут же исправился Иллиан. – Многим очень необходимо то, что ты сегодня совершил. Это ведь, как второй шанс на жизнь – исцелил душу и живи заново. Возможно, сегодня ты исцелил весь мир…

–Сомневаюсь, – с горечью ответил Арлстау, уже успевший немного разочароваться в содеянном.

Хотел ещё что-то сказать, но адская боль помешала ему это сделать. Руки от локтей до запястий начало ломать, как от ударов арматурой и сжигать бессердечным огнём. Две секунды боли и закричал, что есть мочи, а Иллиан, недолго думая, ударил по тормозам и выбежал из машины, чтобы вытащить художника на воздух.

–Что с тобой, друг? – испуганно закричал он.

Но Арлстау в ответ лишь скулил и предпринимал попытки отстегнуть протезы. Когда получилось их снять, художник упал на живот, подложив под него руки. Пытался их согреть от наступившего холода, но долго так пролежать не получилось. Телу было необходимо елозить по асфальту, словно от этого будет не так больно. На глазах появились слёзы – ни горя в них, ни счастья, а только одна боль, что раньше не встречалась на страницах его жизни. Как с первым фрагментом жизни Данучи – только не зубы болели, а руки и душа.

Даже потеряв руки, ему не было настолько больно – лишь потеря сознания и огонь, что остался навеки. Сейчас же, огонь был другой, а шок не давал тебе право на потерю сознания.

Иллиан стоял рядом, не шевелился и не знал, что делать. Руки тянулись к художнику, но боялись дотронуться, опасались, что боль переберётся и к ним. Доля истины в инстинкте его рук присутствовала, но она была не очевидна. Ему не страшна смерть, но страшны мучения – в этом не его слабость, а слабость каждого.

Несколько минут художник ползал по земле под звук тяжёлых стонов и думал, что это никогда не закончится. Несколько минут – ничтожный миг, если душа и тело переполнены удовольствием, несколько минут – это вечность, когда ты превратился в боль.

Боль исчезла также внезапно, как и объявилась, как будто её и не было здесь вовсе. Тело художника ещё успокаивалось, а сердце, наверное, уже не будет спокойно биться, но на лице счастливая улыбка.

–С тобой всё хорошо? – решился спросить Иллиан, как только художник начал подниматься на ноги. – Я чуть…

Он запнулся и не смог произнести ни слова, лишь тыкал пальцем в художника, но тот его прекрасно понимал без слов.

Арлстау был шокирован не меньше, но на лице восторг, безмерное счастье. Это счастье не поделить пополам, но сейчас оно было выше того счастья, что делится.

Ответить на вопрос Иллиана ещё не мог, да и не знал ответа, но, чтобы это ни было, он благодарен Богам и Вселенным, что это произошло.

Художник сжал в кулаки кисти своих новых рук так, словно сжимал Всё в своих руках – ощутил их силу и мощь, почувствовал, на что они способны.

Лишь сейчас, видя, как художник сжимает ладони, Иллиан увидел, насколько тот силён. В его движениях он слышал крик: «В руках вся сила! В руках! Понимаешь?».

Был рад, конечно, за него, но тревожность дала о себе знать – Иллиан забеспокоился. Планы в голове кружились в пируэтах – не знали, куда себя деть, куда им пойти.

Художник этого не мог заметить – он лишь слепо взглянул в глаза друга и произнёс восторженно, но без гордости, горя своими глазами:

–Я нашёл свою суть!

Иллиан ответил ему что-то, но уже недосягаем художник.

Он не слышал слова, лишь смотрел в свои тонкие руки. Наконец, он раскроет секрет, почему его главная мука не сравнится ни с тьмой, ни с разлукой и имеет свой собственный цвет…

Ч

асть 2

Душа на перекрестке…

Глава 5

Город в котором восемь тысяч лиц!

«Этот мир не мой – не только мне принадлежит. Этот мир большой, и одному мне в нём не поместиться. Хоть растолкаю всех здесь, хоть затопчу поломанными ступнями – ничего не изменится, мне будет пусто одному. Да и страна наша огромная – была бы меньше, мы бы не думали над тем, что украсть, а размышляли над другими вещами. Больших стран не так много в мире, и люди в них мечтают о странах, что поменьше, надеясь в них не на себя, а на удачу. Но я прекрасно понимаю их, как понимаю то, что ещё секунда, и взлечу; ещё момент, и все заплачут; не я поймаю их подачу; я не пустой, но не хочу надежду тешить лишь в удаче.».

Небо пытался поднять, и у него ничего не получилось. Теперь надежды нет на прошлую секунду. Действовать нужно иначе. «Зачем делать ставку на что-то, если можешь поставить на всё?», – говорил он себе, но жизнь учит по-своему, и перед решающим штурмом не всегда хладнокровны колени.

Кто-то скажет: «Вот так у него жизнь!», да, просто, вашей никто не знает! На свою жизнь надо смотреть, и, прежде чем кого-то судить, надо вспомнить свои собственные пороки и ещё раз подумать, чем ты лучше того человека, которого судишь! Или ты, как и многие, думаешь, что тебе можно всё?!

Весь оставшийся путь за рулём был художник. Спать не хотел, руки не уставали, ноги не затекали, хотя за сутки совершил лишь пару остановок. Направление – юг. Приелись холода и ветер, и влажные туманы, потому возникло желание быть поближе к тёплому солнцу.

Направлялись в город Ирон – самый южный, закрытый город их страны, хотя оба не знали, даже названия места, которое решили посетить или делали вид, что не знают. «Небо под ногами» – вот и всё, что им известно, по крайней мере, что ими было произнесено вслух.

Арлстау не проронил ни слова о том, откуда он узнал дорогу, а Иллиан об этом не спросил. Средств связи у обоих не было, указателями закрытые города не славились.

Художник ехал по чутью, увидел душу этого города и чувствовал, где она находится. Такое с ним впервые и даже не волновало то, что Иллиан что-то знает об этом месте. Наоборот, интриговало, что от него скрывает столетний человек…

Дорога с каждым часом всё громче утомляла, и всё больше хотелось найти своё временное пристанище, чтобы погреться, хотя бы чуть-чуть, но художник не думал доверить жизнь педали тормоза. Ему нужно было скорее попасть в этот город – чувствовал это также отчётливо, как и то, что никто в этом городе не