с протянутой рукой, посреди зелёной лужайки. Лицо потёкшее, глаза закрытые, рука сухая и грязная от пыли, седых волос почти не осталось. И выражение лица такое несчастное – наверное, так и выглядит старость.

Художник протянул монеты, хоть и не видел глаз старика, хоть Иллиан кричал: «Не надо это делать!».

Когда металл коснулся его кожи, глаза открылись, и художник сделал шаг назад. На него смотрели белые, слепые глаза, а губы старика притворно улыбнулись, словно посмеялись над глупостью художника.

В ближайшем доме открылась дверь и послышался красивый бит давно забытой, но красивой песни.

Вышло трое. Все в чёрном, на оборванцев не похожи, масок не носили. На вид головорезы, но худые, как смерть. Спрашивать ничего не собирались, говорить тоже. Быстрые шаги, и они уже рядом. Один вытащил пистолет, у других лишь ножи – значит, не такие уж серьёзные.

Однако, Арлстау замер и выловил испуг, тело стало непослушным, не ему принадлежащим. Лишь краем глаза увидел, как мимо пронёсся Иллиан. В руке сжимал тяжёлый прут, что миг назад был всего лишь зажигалкой.

Удар, удар, удар, удар, удар…и удар. Третий оказался крепким, понадобилось четыре щелчка. Первому сломал руку, выбив пистолет, второму проломил голову, третьему пришлось сломать многое, и, судя по тому, как хлестала кровь из его рта, он был не жилец.

Иллиан стоял над ним, как победитель, уперев ногу о его грудь, будто решал – достоин жить или нет. По крайней мере, именно об этом подумал ошарашенный художник, ничего другого в мысли не пришло.

–Мы покорим ваш город, и нам здесь будут рады! – произнёс зачем-то Иллиан, прикинувшись безумцем, но окровавленные губы ему ответить не могли.

Поднял с земли пистолет и без колебания выстрелил. Убил лишь для того, чтобы не мучился, а выстрел прогремел, как гром и «разбудил» художника, приоткрыл его веки, чтоб разглядел, кто рядом с ним идёт.

Иллиан отвернулся и спокойно направился к машине, ничуть не жалея о содеянном. Этим жестом бросил вызов тому, кто городу король и был уверен в том, что победит в конце.

Арлстау последовал за ним, как только тот прошёл мимо, не подарив ему, даже взгляда. Сел в машину, огляделся по сторонам и пришёл в себя, приняв, что в этом городе за убийство ничего не грозит.

Через минуту молчаливой и тусклой дороги вопросов возникло много.

–Откуда такая сила удара? – начал он с простого.

–Бил часто.

–Армия?

–Служба в армии помогает любить Родину, как и уроки истории, как и уроки жизни, но я не воин и не проповедник…

–Может, расскажешь?

–О чём?

–О том, что я говорил тебе в храме.

–Знаешь, думаю, правильно, что ты мне ничего не рассказал. Не хочу я знать свою жизнь заранее! Ты и так многое раскрыл, как только мы с тобою встретились. Душа моя на лице – и это лишь начало. Сейчас моя душа на перекрёстке, и мне не важно, когда и каким будет полёт мой на небо…

–Ты хочешь покорить собою же выдуманный Олимп, – с горечью перебил художник, зная, насколько этот человек не хочет жить, насколько он сейчас лукавит.

Он шёл на троих, зная, что может умереть, но умереть сегодня не боялся! Жизнь – игра для него, и смерть, получается, тоже!

–И в этом мы похожи, – ответил он, и разговор, казалось бы, окончен, но художник не заметил конец.

–Так что же такого ты знаешь об этом городе?

Интересно было узнать, что за город перед ним. Таких не видел художник, лишь слышал о них разное. «Города, которых нет» – так их называют. Говорят, что надолго в них путешественники не задерживаются, да и много чего говорят, но все слова – пыль, пока не увидишь их собственными глазами.

Здесь отказались от всех источников информации, лишь бы не слушать, что происходит в мире, лишь бы мир не слушал, что происходит у людей, живущих здесь. Возможно, это самое важное.

Таких городов было много, не мало и в их стране, но по книгам не понять их истины – в неё необходимо окунуться.

–На окраинах закрытых городов живут люди, возненавидевшие свою страну, – ответил Иллиан частичкой длинной правды.

–И зачем они здесь?

–Благодаря им, многие разворачиваются уже на окраине. Они нужны здесь. Ты даже не представляешь, как мало в нашем мире преступников, как много оступившихся. Не все они в закрытых городах – лишь те, кто не умеет отступать.

–Знаешь, сколько встречал людей, не сказал бы, что много таких ненавистников, а плохого стране так и вовсе никто не желает. Одни не любят других, не потому что так хотят, а потому что так сказали. Возможно, и нет в мире человека, который бы ненавидел собственную страну…

–Внутри этих городов живут слуги, – продолжил Иллиан, не обращая внимания на слова художника, – но не слуги государства, а слуги тайной организации. Здесь люди буйные, когда праздник, дружелюбные в остальные дни, но, в целом, они, всего лишь, слуги!

–В чужих городах исчезает невинность, – зачем-то промолвил художник, но ответа был не удостоен…

Художник заглянул поглубже в душу города и разглядел в нём восемь тысяч лиц, не смотря, что жили в нём миллионы. Восемь тысяч выглядело не числом, а предсказанием – от этого недоумение: «К чему эта восьмёрка и с нею три нуля?!».

Чем глубже в город, тем на душе приятнее, не смотря на тучи, что напустил на это место Иллиан. Город оказался не маленьким и не бедным, как показалось на первый взгляд – всё было наоборот.

Его нутро пропитано красотой архитектуры, элегантностью культуры и изощрённостью вкуса здешнего обывателя. Дома и высокие, и низкие, а люди одеты в яркое тряпьё, хоть и встречалась в переулках солидность. На каждой улице играли скрипачи – элитную классику под современную обработку и собирали монеты прохожих. Это не могло не поразить художника, ведь в его городе дальше гитары никто не заходил, а здесь – во истину мастера своего инструмента, и помогают им всем барабанщики.

Музыка создавала ощущение отдалённой реальности. Она и соответствовала городу, но, в то же время, окутывала его тайной.

Улицы здесь не были широкими и удобными, но чистота радовала глаз. Отсутствие широты объяснялось тем, что здесь каждый сам за себя, все ходят по одиночке и не заметно среди народа ни одной пары. Это художника и потрясло, и отстранило, он даже счёл это иллюзией, что это ему, лишь кажется, а всё обстоит совершенно иначе.

Где-то царствует, лишь коллективное мышление, а