— Вы их писали?

Катбад улыбается и бережно опускает Флинта на пол.

— Думаю, вы знаете, что не я, — говорит он. — Вы же читали их.

— Откуда вы…

— Нельсон не так уж умен, как воображает. Он это выдал. Говорил об археологических терминах. Сказать ему о них мог только один человек. Вы с ним очень дружны, верно? Между вами определенно существует взаимная тяга.

Рут молчит. Может быть, Катбад и не обладает магическими способностями, как считает Эрик, но нельзя отрицать, что некоторые его выстрелы попадают в цель.

— Рут, я знаю вас, — непринужденно говорит Катбад, садясь на кухонный стол. — Я видел, как вы влюбились в того рыжего парня десять лет назад. Знаю, какая вы в этом состоянии. Вы были влюблены и в Эрика, так ведь?

— Конечно, нет!

— Были-были. Я сочувствовал вам — вы не имели ни малейшего шанса, поскольку на раскопках находились и жена, и любовница.

— Любовница? Вы о ком?

— О той женщине с роскошными волосами. Напоминающей картину эпохи Возрождения. «Примавера» или что-то в этом роде. Она преподает в университете. Помню, она нам сочувствовала. Присоединялась в протестах. Пока дело не стало слишком серьезным.

— Шона? — шепчет Рут. — Неправда.

— Неправда? — Катбад смотрит на нее, склонив голову набок, а Рут быстро роется в воспоминаниях. Шона и Эрик всегда нравились друг другу. Эрик нарек ее «Леди Шеллот» по названию портрета кисти Уотерхауса. Перед ее глазами всплывает видение, ясное, как обратный кадр. Шона заплетает седую косичку Эрика. «Будто лошадиный хвост, — говорит она, — хвост ломовой лошади викингов», — и ее ладонь нежно касается его щеки.

Катбад довольно улыбается.

— Рут, мне нужно, чтобы вы обелили мое имя, — говорит он.

— Я думала, полиция не настаивает на обвинениях.

— Нет, в убийствах меня не винят, но если убийцу не найдут, все будут думать, что этих девочек убил я.

— А вы не убивали? — набравшись смелости, спрашивает Рут.

Катбад не сводит глаз с ее лица.

— Нет, — говорит он. — И хочу, чтобы вы нашли того, кто это сделал.

Он вернулся. Видя его, спускающегося в люк, она не знает, радоваться или огорчаться. Правда, ей очень хочется есть. Она набрасывается на еду, которую он принес: хрустящий картофель, бутерброды, яблоко, — запихивая в рот, еще не успев проглотить прожеванное.

— Не спеши, — говорит он, — тебя вырвет.

Она не отвечает. Она почти не разговаривает с ним. Приберегает разговоры до того времени, когда, оставшись в одиночестве, можно поболтать с дружелюбными голосами в голове, шепчущими, что тьма сгущается перед рассветом.

Он дает ей необычную оранжевую бутылку. Вкус у напитка странный, но она пьет его. У нее мелькает мысль, не яд ли это, как в том яблоке, которым злая ведьма отравила Белоснежку, но пить так хочется, что ей все равно.

— Извини, — говорит он, — я не мог прийти раньше.

Она пропускает его слова мимо ушей, доедает сердцевину яблока с семечками.

— Извини, — повторяет он. Это слово он произносит часто, но она не знает его смысла. «Извини» — слово из далекого прошлого, вроде «люблю» и «спокойной ночи». Что оно означает теперь? Ей не известно. Но если его произносит он, значит, слово не может быть хорошим. Он плохой, теперь она в этом уверена. Сперва было непонятно — он приносил ей еду, питье, одеяло на ночь, иногда разговаривал. Она думала, что это хорошо. Но теперь понимает: он держит ее взаперти, а это плохо. В конце концов, если он может подняться через люк в небо, почему не может она? Она выросла, пыталась допрыгнуть до люка и зарешеченного окна, но ей ни разу не удалось. Может, когда-нибудь, если она продолжит расти и станет высокой… как это называется? Высокой, как дерево, вот как. Она просунет в отверстие свои ветви и потянется туда, где слышится птичье пение.

Когда он уходит, она откапывает свой острый камень и проводит по щеке его краем.

Путаные сновидения Рут нарушает громкий стук в дверь. Она спускается, покачиваясь спросонок, и обнаруживает на пороге Эрика в армейском обмундировании и ярко-желтой куртке.

— Доброе утро, доброе утро, — бодро приветствует он ее. — Можно надеяться на чашечку кофе?

Рут прислоняется к косяку. Кто из них сошел с ума?

— Эрик, — спрашивает она слабым голосом, — что ты здесь делаешь?

Тот удивленно смотрит на нее и поясняет:

— Приехал на раскопки. Они начинаются сегодня.

Ну конечно. Раскопки. Разрешенные Нельсоном. Цель которых — найти разгадку останков из железного века и ушедших в землю столбов вдоль тропы. Выяснить, нет ли на Солончаке других секретов.

— Я не знала, что сегодня. — Рут пятится в дом, и Эрик следует за ней, потирая руки. Видимо, он уже несколько часов на ногах. Рут вспоминает, что одной из его традиций на раскопках было видеть восход солнца в первый день и закат — в последний.

— Да, — небрежно говорит Эрик. — Нельсон сказал, что раскопки можно начать после похорон, а они, по-моему, состоялись вчера.

— Вчера. Я присутствовала на них.

— Вот как? — Эрик удивленно на нее смотрит. — С какой стати?

— Не знаю, — отвечает Рут, ставя на плиту чайник. — Почему-то чувствовала себя причастной.

— Ты не причастна, — отрезает Эрик, снимая куртку. — Пора бросить эту детективную ерунду и сосредоточиться на археологии. Вот что у тебя хорошо получается. Очень хорошо. Собственно, ты одна из лучших моих студентов.

Рут, возмущенная в начале речи, к концу ее несколько смягчается. И все же она не оставит за Эриком последнее слово.

— Археологи являются детективами. Ты сам это не раз говорил.

Эрик лишь пожимает плечами.

— Рути, тут другое. Ты помогала полицейским профессиональными советами. И этого достаточно. Не нужно становиться одержимой.

— Я не одержима.

— Нет?

Рут раздражается: понимающая улыбка Эрика напоминает ей Катбада. Они ее обсуждали?

— Нет, — односложно отвечает Рут, отворачиваясь, чтобы налить кофе. Кладет в тостер пару кусков хлеба. Голодной она на раскопки не пойдет.

— Эта несчастная девочка мертва, — мягко напоминает Эрик, и его акцент действует успокаивающе. — Она погребена, она в покое. Остановись на этом.

Рут смотрит на него. Эрик сидит у окна и улыбается ей. Его седые волосы блестят под солнцем. Вид у него очень ласковый.

— Пойду оденусь, — говорит Рут. — Наливай себе кофе.

Когда Рут приходит, раскопки идут уже вовсю. Траншеи обозначены веревками и колышками: один вбит там, где находились останки из железного века, два других — вдоль тропы со столбами. Археологи и добровольцы осторожно снимают дерн маленькими квадратами, чтобы по окончании раскопок вернуть его на место.