Чтобы отогнать видение Магды с двадцатилетним рабочим-любовником, Рут поворачивается к окну. Солончак под косым серым дождем почти не виден.

— Думаешь, я была первой? — злобно спрашивает Шона. — По всей Англии полно аспиранток, которые укладывались в постель с замечательным Эриком Андерсеном. Это, можно сказать, неотъемлемая часть образования.

«Но не моего образования, — думает Рут. — Эрик обращался со мной как с другом, с коллегой, с многообещающей ученицей. Не сказал ни единого слова, которое можно было бы счесть сексуальным приглашением».

— Если ты знала, что он такой, — спрашивает наконец она, — почему ложилась с ним в постель?

Шона вздыхает. Весь ее гнев улетучился, и она обмякла, как валяющаяся на полу серебристая куртка.

— Я, конечно, считала, что у меня особый случай. Думала, как и все остальные глупые коровы, будто он действительно любит меня. Эрик говорил, что еще не встречал такой, что оставит Магду и мы поженимся, заведем детей…

Она умолкает, закусывает губу.

И Рут вспоминает, что первый аборт Шона сделала вскоре после раскопок хенджа.

— Ребенок… — начинает она.

— Был от Эрика, — устало произносит Шона. — Да. Думаю, тогда я поняла, что он не собирался выполнять своих обещаний. Узнав, что я беременна, он разозлился, стал требовать, чтобы я сделала аборт. Знаешь, я в самом деле думала, что он обрадуется.

Рут молчит. Вспоминает, как Эрик говорил о своих взрослых детях: «Нужно дать им свободу». А этому не хотел ее дать. Рут свято верит в право женщины делать выбор и не осуждает Шону за аборт. Но осуждает Эрика за обман, за лицемерие, за…

— Бедная Рут… — Шона смотрит на нее со странной бесстрастной улыбкой. — Тебе тяжело это слышать. Ты всегда так им восхищалась.

— Да, — хрипло соглашается Рут. — Да, восхищалась.

— И тем не менее он замечательный археолог, — говорит Шона. — Я с ним по-прежнему в дружеских отношениях. И с Магдой, — добавляет она с легким смешком. — Такой уж, видно, он человек.

— Наверно, — сдавленно произносит Рут.

Шона встает, поднимает серебристую куртку. У двери оборачивается со словами:

— Рут, не суди никого из нас слишком строго.

После ухода Шоны Рут садится за стол и с удивлением обнаруживает, что дрожит. Разве удивительно, что двое взрослых людей завели роман? Ну ладно, Эрик женат, но такое случается, как ей хорошо известно. Почему же она чувствует себя разочарованной, гневной, преданной?

Должно быть, она действительно была влюблена в Эрика все эти годы. Вспоминает, как впервые встретилась с ним аспиранткой в Саутгемптоне, как он словно бы перетряхнул ее мозг и собрал вновь в иной форме. Изменил ее взгляды на все: археологию, ландшафт, природу, искусство, взаимоотношения. Вспоминает его слова: «Главное желание человека — жить, обмануть смерть, существовать вечно. И так во все времена. Вот почему мы ставим монументы смерти — чтобы они продолжали жить после того, как мы умрем». Или желание Эрика жить означает, что он может делать все, что угодно?

И она обрадовалась, познакомившись с Магдой. Она считала, что эта женщина единственная достойна Эрика. Ей нравились их взаимоотношения, их нежная дружба, так непохожая на чопорные формальности ее родителей. Она не могла себе представить, чтобы Эрик и Магда называли друг друга мамочкой и папочкой или ездили по воскресеньям в садовый центр. Они вели идеальную жизнь, занимались альпинизмом, парусным спортом, зимой собирали материал и писали, летом проводили раскопки. Она вспоминает бревенчатую хижину возле озера в Норвегии, трапезы на плоской крыше, горячую ванну, вечера с закусками, вином и разговорами. Разговоры. Вот что ей, главным образом, помнится о Магде и Эрике. Они всегда разговаривали, иногда спорили, но неизменно выслушивали друг друга. Рут вспоминает, как много раз внимала Эрику и Магде, когда они с бокалами в руках, под всполохи северного сияния объединяли свои теории, чтобы получить нечто новое, лучшее, более совершенное. Слова Питера: «нам не о чем говорить» — это не для них.

Рут не глупа. Она понимает, что создала из Магды и Эрика идеализированный образ родителей, вот почему так разочарована. А ее тайная влюбленность в Эрика — типично фрейдистское бессознательное. «Самое неприятное, — думает Рут, глядя на залитое дождем болото, — что я считала себя особенной». Хоть Эрик и не увлекался ею, однако считал чрезвычайно талантливой ученицей. На раскопках хенджа он постоянно выделял ее. В словах «Рут сообразит, даже если все остальные не смогут понять» подразумевалось, что они оба обладают особым восприятием. У Рут, говорил он, есть «археологический дух», качество, которое невозможно привить обучением. Одобрение Эрика помогало ей в течение многих лет, защищало от покровительственного равнодушия Фила, утешало в минуты сомнений.

Рут понимает, что это наивно, но чувствует: ей нужно подтверждение высокого мнения Эрика. Она снимает с полки его книгу «Зыбучие пески», раскрывает на титульном листе с дарственной надписью: «Рут, моей любимой ученице».

Рут несколько секунд смотрит на эти слова. Кажется, она внезапно увидела на стене уродливую тень — рога, хвост, раздвоенные копыта. Слепо, едва держась на ногах, подходит к столу, где лежат ксерокопии писем, касающихся Люси Дауни. Перебирает их дрожащими пальцами, пока не находит два, написанных от руки.

Рут кладет ксерокопии на стол рядом с дарственной надписью. Почерк один и тот же.

Кажется, она несколько часов стоит на месте, не в силах двинуться. Едва дыша. Словно ледяной паралич сковал ее тело. Думай, Рут, думай. Дыши. Мог Эрик в самом деле написать эти письма? Неужели он не только лицемер и серийный соблазнитель, но и убийца?

Хуже всего, что она почти верит в это. Эрик знает археологию. Знает скандинавские легенды, ритуалы каменного века и силу ландшафта. Ей слышится его голос, любимый напевный голос, рассказывающий у костра истории о водяных духах, оборотнях и созданиях тьмы. Ее вновь охватывает холод при воспоминании о его словах в то утро: «Эта несчастная девочка мертва. Она погребена, она в покое». Почти точное повторение одного из писем.

Неужели это правда? Эрик жил в Англии, когда исчезла Люси. Это случилось вскоре после раскопок хенджа. Он мог отправить первые письма. Он вернулся в Норвегию лишь восемь лет спустя. Но как быть с письмами, касающимися Скарлетт Хендерсон? Эрик вновь прилетел в Англию только в январе. Нельсон показал ей письмо, датированное прошлым ноябрем. «Он не забыл», — сказал Нельсон. Мог Эрик отправить это письмо — или кому-то поручить?

«Это безумие», — говорит себе Рут, скованно наклоняясь, чтобы погладить Флинта, с урчанием трущегося о ее лодыжки. Эрик не мог написать эти злые, колкие, извращенные письма. Он гуманитарий, первым поддерживает бастующих шахтеров или пострадавших от стихийных бедствий. Он добрый и заботливый: утешал Рут, когда Питер женился, горевал вместе с Шоной, когда умер ее отец. Но кроме того, думает Рут, он одобрительно говорит о человеческих жертвоприношениях («Разве не то же самое происходит в христианском Святом причастии?»), он советовал Рут забыть Питера с другим любовником («Это самый простой способ») и, как выяснилось, спал с Шоной и понуждал ее сделать аборт, хотя и оплакивал с нею ее отца. Эрик аморален, обычных человеческих правил он не придерживается — это одна из самых его привлекательных черт. Но не дает ли это ему право на невообразимое зло?