– Вы еще можете шутить? – передернул плечами капитан.

– Мы же медики, а все медики – немного циники. От этого никуда не деться.

Нажимая на кнопки очередного телефона, он неожиданно увидел фотографию, от которой по телу прокатился озноб. На фото была изображена могила с красивым резным памятником из белого мрамора. Золотыми буквами было выгравировано: Ревзина Полина Брониславовна, и годы жизни: 1985–2013. С фотографии смотрело юное широкоскулое лицо. Под фото на памятнике красовалась размашистая надпись: «Помню, люблю, скорблю…»

Петр бросил взгляд на пакет, в котором хранился телефон, и обомлел: это был сотовый Царегородцева.

Не может быть! С чего бы Царю хранить в телефоне фотографию памятника давно умершей женщины? Неужто они родственники? Или любовники? В прошлом, разумеется. Ревзина скончалась пять лет назад. Не по вине Хмельницкой, конечно. Поставь та верный диагноз в свое время, и женщину перевели бы на группу, назначили химиотерапию.

Вряд ли она бы выжила! Лизавета подарила женщине призрачную надежду, что та может вылечиться. Она как бы констатировала, что болезнь не так страшна, как кажется. Это врачебная ошибка, бесспорно, но в данном случае – не фатальная. Не ошибись Хмельницкая – Ревзину все равно бы не спасли.

Возможно, она не так страдала бы психологически, но была все равно обречена, увы… И Царь, как доктор, не мог этого не понимать. Кем бы умершая ему ни приходилась – родственницей или любовницей.

Он узнал, кто консультировал молодую женщину. Рассудил, что к чему. Напрямую с Хмельницкой в вузе он если и пересекался, то косвенно, вместе они не учились.

Наверняка он и уговорил родственников не подавать в суд на поликлинику. Решил сам расквитаться. Но почему так поздно – спустя пять лет? Специально подгадал к встрече выпускников? Вряд ли – при его нелюдимости и отстраненности от студенческой жизни он наверняка про встречу узнал накануне.

Петр крутанул телефон подобно волчку на полировке стола. А что, если Царь пошел на встречу с одной-единственной целью: отомстить Хмельницкой? Потому все и выглядит так странно: подобные сентиментальные демарши не в характере Глеба. Однако что-то мешало Петру поставить окончательную точку.

Капитан смотрел на Петра с любопытством:

– Что-то обнаружили?

– Да, более чем, – Петр протянул телефон Царегородцева капитану, тот прочитал надпись на памятнике.

– Та самая Ревзина? Неужели? Вот это находка!

– Да, совпадает все: возраст, дата смерти, фамилия, имя, отчество. Ошибки быть не может. Это та самая Ревзина, из-за которой он совершил… убийство Хмельницкой.

Капитан нахмурился, допил одним глотком остатки воды в стакане.

– Но почему он хранит в телефоне не фотографию живой Ревзиной, а фото памятника? Неужто не успел сфотографировать ее при жизни? Согласитесь, маловероятно, что прижизненного фото по той или иной причине не вышло.

– Согласен, это очень странно, – Петр задумался ненадолго. – Но подозрения с Царегородцева не снимает. В такие совпадения я не верю. И по времени, и по месту.

Он уже собрался уходить, но капитан напомнил ему:

– Может, стоит все телефоны проверить до конца, – капитан кивнул на стол, где лежали еще два сотовых. – Чтобы я их убрал в пакеты?

– Да, пожалуй, вы правы. Телефон Царегородцева с собой брать не буду, чтобы не раскрывать наших планов. Вообще рано еще делать какие-то выводы.

Больше ничего подозрительного Петру обнаружить не удалось. Номера, ничего не значащие смс, жизнерадостные селфи… Хотя кто его знает, может, за безобидными фразами и скрывался какой-то смысл, проливающий свет на разгадку, но «сыщик» этого не заметил.

После подобного просмотра он ощущал себя последней сволочью, оправдания которой не существовало. Словно порадовался чужим ошибкам, потоптался в чужих душах, пока хозяева под арестом. Сможет ли он когда-нибудь простить себя за это?

Капитан спрятал телефоны в сейф и уже в дверях задержал нетерпеливого пассажира:

– Подождите, я с вами. Лучше, чтобы я присутствовал при разговоре с… как его… Царегородцевым. Он, насколько я припоминаю, здоровый мужик. И вы держите себя в руках. Разыграем, словно мы опрашиваем всех, пусть и не по первому разу.

– Угу, но первые допросы носили скорее формальный характер, – рассуждал Петр, перетаптываясь в ожидании, пока капитан закроет каюту. – Теперь открылись новые обстоятельства дела, требующие прицельных уточняющих вопросов.

– Вполне подходящее объяснение. Только уточнять, какие именно обстоятельства открылись, не нужно.

Уже в коридоре Петр вспомнил:

– Когда я видел Царегородцева последний раз, он сидел в плетеном кресле на палубе и нежился на солнышке. Это было еще до потасовки в мужском туалете.

– После потасовки все сидят строго по каютам, – не без гордости сообщил капитан. – Я так распорядился. Вернее, я распорядился еще после первого убийства. Но этим людям необходимо повторять много раз.

– Их можно понять, – снисходительно заметил Фролов. – Такое на теплоходе творится впервые. Два трупа… Кстати, часовой возле каюты – это половина дела. Нужны еще часовые на палубе, так как вылезти через иллюминатор – пара пустяков.

– Увы, нужным количеством людей мы не располагаем.

Сперва Петр решил зайти к себе. Элла, казалось, спала, но, едва вошел бывший супруг, открыла глаза и огорошила фразой:

– Тебя Царегородцев искал. Ему что-то надо было тебе сказать. Он был очень странный… какой-то не в себе, словно… ему было плохо. Ждать не стал – убежал. Сказал, что сам тебя найдет.

У Петра появилось недоброе предчувствие: с чего бы вдруг такому здоровяку поплохело?

– Как давно это было?

– Не знаю, я задремала.

– Может, тебе это приснилось?

– Не говори ерунды. Таким бледным я видела его впервые.

Капитан слышал их разговор, стоя в коридоре:

– Надо срочно идти в каюту Царегородцева.

Проходя по палубе, Петр взглянул на кресло, на котором совсем недавно сидел Царь, и увидел что-то на подлокотнике. Подойдя ближе, рассмотрел крохотную записку, втиснутую между цветными планками кресла. Осмотревшись, осторожно вытащил, развернул на ладони.

Мелким почерком там было написано: «Меня отравил сука Михась». Ничего не понимая, Петр протянул написанное подошедшему капитану.

– Быстро в каюту Царя! – Фролов рванулся так, что капитан выронил записку, так и не успев ее прочитать – словно ветром из рук выдуло.

Матрос, стоявший возле каюты Царя, загородил ему дорогу:

– Нельзя, приказ капитана!

– Капитан сейчас будет! – рявкнул Петр, отталкивая матроса. Распахнув двери каюты, он застыл на пороге. Из туалета торчали туфли.