Все вещдоки (за исключением обнаруженного следствием позже молотка), которые в процессе осмотра помещения в день убийства не только осмотрела, но и подтвердила своей подписью в протоколе Самоварова – гильзу от пули, ручку «Паркер», несколько нетронутых листов писчей бумаги, еще кое-что по мелочам: вилку, столовый нож и набор зубочисток, – следственная группа, запаковав в спецпакеты, забрала с собой.

С учетом усилившегося в системе контроля за утечкой информации, получить результаты экспертизы – нашлись ли на предметах и мебели чьи-то пальчики – было затруднительно даже Никитину с его связями.

На молотке же (которым, вероятно, и наносили удары по лицу), со слов «генералки», обнаружили только отпечатки пальцев покойного.

Прикрыв глаза, она пыталась поймать невидимое…

Несмотря на то что прошло уже несколько дней после отправки в морг трупа, несмотря на запах березовых веников, густо развешенных в предбаннике под низким потолком, несмотря на влажноватый, исходивший от пола и стен аромат лиственницы, во всем помещении завис тяжелый запах давнишнего, как коррозия, разрушения.

…С этим запахом Варвара Сергеевна была знакома.

Задолго до рокового удара ножом или выстрела он появлялся в квартирах и местах обитания умерших насильственной смертью.

Именно он всегда витал там, где топили ненависть в алкоголе, скотском разврате и бездуховности, он висел дымной тучей под потолком в кабаках девяностых, облюбованных «героями» тогдашнего времени.

В отличие от многих других «мокрых» – случайных, совершенных в состоянии аффекта – дел, этот запах определял необратимость произошедшего: после некой условной точки невозврата избавиться от него, как от пут дьявола, можно было только через смерть…

Когда Надежда Романовна ушла встречать доставщика еды, Самоварова, отмеряя взад-вперед шагами пространство трапезной, уже отчетливо понимала, что в биографии убитого есть нечто, скрытое ото всех, но ключевое в истории как его жизни, так и смерти.

Перед тем как покинуть баню, она прошла в бывшую комнату Ваника и приоткрыла окно.

* * *

Присели поговорить все там же – на балконе, примыкавшем к кабинету генерала.

– Расскажите мне о своем отце. Все, что придет в голову. Все, что вспомните. Не пытайтесь быть последовательной. Чтобы продолжить работу в заданном направлении, для меня важны не только факты, но и ваши ощущения.

– Вы еще и психолог? – кисловато улыбнулась генеральская дочь.

Сегодня она была бледна: казалось, внутри этого пышного, крепко сбитого тела иссяк ресурс энергии.

– Вы успели перекусить? – вопросом на вопрос ответила Самоварова.

– А, – махнула «генералка» рукой и, взяв со стола зарядное устройство, вытащила мундштук, щелкнула кнопкой и вставила стик. – Потом, к вечеру… Я в этом плане вся в отца. Он мог не есть сутками. Так вы психолог? – вперившись потухшим взглядом в лицо Варвары Сергеевны, Надежда Романовна явно тянула время.

– Любой следак со стажем еще и психолог. Особенно нашей, старой закалки. Сейчас ребят натаскивают все больше на тестах и теориях, а в мое время, в отсутствие интернета и огромного потока информации, мы все больше работали с людьми.

Надежда Романовна прикрыла глаза:

– Он был человеком… высокой внутренней морали. Я о той морали, которая существует не напоказ, а живет внутри. Так вот, у отца в этом смысле была завышенная планка, настолько завышенная, что, как мне казалось, это мешало ему жить. Так было в работе, где он честно выслужил себе звание, но так и не сумел конвертировать свой опыт в деньги и нужные связи. В девяностых он, как и многие, пытался адаптироваться под новые правила игры. Еще в С-ре, будучи майором, вы сами наверняка помните, какая у честного майора милиции была зарплата, он занялся с одним сослуживцем бизнесом: создали охранную фирму, маленький ЧОП. Все деньги каким-то непостижимым образом оседали в карманах партнера, отец же, занимаясь вне службы кропотливой и неблагодарной работой, получал с этого предприятия копейки. На хлеб с маслом нам хватало, а икра доставалась его товарищу. Так не поверите, он еще долгое время старался обелить коллегу перед матерью, которая все пыталась ему втолковать, что его веселый и щедрый на мелкие – бабе цветы, детям мороженое – жесты приятель использует его задарма.

– Где сейчас этот товарищ, знаете?

– Много лет назад уехал в Израиль.

– Кого они охраняли, помните?

– Имен не помню, отец никогда не называл. Подозреваю, что были начинающие наглые бизнесмены той эпохи – романтизированные впоследствии кинематографом и книгами обычные бандиты. А мне было совсем не до этого: первые сигареты и первые мальчики были важнее семейных перипетий.

– Возможно, вы помните какое-то особенное событие тех времен, какую-то необычную реакцию вашей матери, связанную с работой отца.

Надежда Романовна, вытащив стик и тут же вставив в мундштук новый, задумалась.

– Нет… Помню, отец как-то запил почти на неделю. Уходил из дома рано утром, приходил поздно ночью, пьяный. – Она силилась вспомнить подробности, и ее лицо напряглось. – Мать как будто не особо психовала – у нее была своя работа в реанимации центральной городской больницы. А платили тогда очень мало… Зато те же бандиты – коммерсы или их жены – благодарили хорошо. Она старалась скрыть свой левый приработок от отца, врала, что дали премию. Покупала что-нибудь в дом или что-то из приличной одежды на рынках и в комиссионках.

– Кто за отцом ухаживал? Допустим, разогревал суп?

– Варвара Сергеевна, – хмыкнула «генералка», – я, будучи девочкой из приличной семьи: мама-врач, отец-офицер, потеряла девственность с парнем из обычной дворовой шпаны. Влюбилась, понимаете? Помните, какие мы дуры, когда нам семнадцать? Тот парень, его звонки или их отсутствие, поцелуи и обжимания – только это занимало мое сознание. А отец… он всегда, в любом состоянии был самостоятельным, а еще эмоционально отстраненным. Не столько от матери, – добавила она, подумав, – а от меня. Думаю, таким образом он защищал меня от сермяжной правды своей жизни. Другой жизни у него толком не было. Выходные – один‐два раза в месяц, на праздники часто выпадало дежурство.

– Понимаю… – мягко подкрадывалась поближе Самоварова. – Как же тогда вы можете объяснить его высокую, как вы выразились, внутреннюю мораль и походы с проститутками на квартиру к родной дочери? Он что, так сильно изменился со временем?

– Компартментализацией, – раздраженно пожала плечами Надежда Романовна. – А как еще это можно объяснить?! Пока он работал в органах, бляди были для него табу, но подавленный в молодом возрасте мужской интерес к молодому, доступному, готовому ко всему телу с уходом силы и молодости взял верх над моралью.

– Компартментализацию можно легко перепутать с шизофренией.

«И сколько же денег эта умница отвалила мозгоправам?» – крутилось в голове