помышлял, зато предвкушал звенящий трамваями и капелью, дурманный поцелуями и щекотавший горячие губы тающим в июньском солнце эскимо красивый тайный роман.

Перед тем как вернуться в университет и зайти в канцелярию к обычно засиживавшейся до вечера Лене, Роман побежал домой – прохудившиеся за зиму ботинки успели промокнуть, подмокла от пота и рубашка.

Зная, что отец и мать придут не раньше шести, он планировал стащить с верхней полки шкафа отцовские парадные ботинки и пойти в них в кино, а ночью прошмыгнуть незаметно в свою комнату и, когда родоки уйдут на работу, привести ботинки в порядок и вернуть на место.

Преисполненный радостной дерзости, он перескакивал через ступеньки и думал о том, что, даже если Лена откажет, его предложение в любом случае станет шагом к сближению – не сможет или не захочет сегодня, он одолеет ее тем, что каждый день будет покупать билеты в кино.

Провернув ключ в замке, ворвался в квартиру.

Дверь в его комнату оказалась плотно закрытой.

Не различая звуков, он чувствовал кожей: там, в его личном пространстве, кто-то есть.

Забежав на кухню, выдвинув ящик и схватив материн тесак для шинковки капусты, метнулся обратно к двери.

На смятом сером покрывале, приминая кого-то телом, лежал голый, в застиранных черных носках, отец.

Увидев Романа, ничуть не стесняясь своей наготы, он подтянулся на руках, встал и, расправив мускулистое тело, словно вырос до потолка.

– Ты че? Почему не на факультативе? – спросил обыденно и как-то слишком громко.

На смятом покрывале узкой кровати, прикрывая грудь и живот подушкой, лежала Лена.

Ее застывшее лицо пылало от стыда.

Поляков помнил два ощущения – дикий прилив крови к паху и гнев, столь яростный, что все его конечности под властью этой силы будто онемели.

– Ты че, дурачок? Думал, здесь вор? – Отец нагнулся и взял с пола трусы.

Роман кивнул.

Посмотрев на него долгим, слегка опасливым взглядом, отец подошел, разжал руку сына и вытащил из нее тесак.

– Выйди и дай нам одеться. Хочешь поговорить – у меня есть полчаса. Подожди на кухне.

* * *

На кухню Роман не пошел.

На ватных ногах медленно спустился по лестнице и, выйдя из подъезда, пошел от дома прочь.

Очнулся под утро в чужой грязной постели – один из сокурсников пустил его к себе в общежитие. Вспомнил, как, растирая сопли и давя проступавшие какой-то сладкой и крепкой жижей слезы, всю ночь лапал прыщавую, носатую, исчезнувшую под утро девицу.

Матери он не сказал ни слова.

Разговор с отцом состоялся только Первого мая, в необычайно холодный в том году день. Вояки из части, грея себя водкой и телогрейками, устроили возле стоявшего на отшибе домика медсанчасти пикник.

Выпив, отец отвел Романа на перекур.

– Такое, сынок, бывает, – сплюнув в сторону сказал он. – Помни: жена для мужика – святое. А девки – как песня: вроде и жить без нее можно, да только, бывает, грустно.

В ответ на слова отца пропитанный гарью ветер подхватил и донес нестройный хор голосов:

                Все стало вокруг голубым и зеленым!

                В ручьях забурлила, запела вода.

                Вся жизнь потекла по весенним законам,

                Теперь от любви не уйти никуда [6].

Роман узнал в хоре поющих, игнорирующих мелкий, колючий дождь, хмельной голос матери.

* * *

Агата открыла дверцу.

Дохнуло пудрой и прохладным апрельским ветром.

– Роман Аркадьевич, – не став садиться, нагнулась она над сиденьем, – нам надо поговорить. Ты должен понимать, я пришла не на свидание, я лишь хочу обозначить: между нами ничего нет и быть не может. Я не жалею, но это была случайность. Я…

Он перегнулся через пассажирское сиденье и схватил ее за руку:

– Не слишком ли много «я»?

Обернувшись на пустую дорогу поселка, она, поддавшись его напору, села в машину.

– Роман Аркадьевич… я…

Он закрыл ее скверный рот горячим поцелуем.

15

– Сереж, одного не понимаю: зачем убийце, перед тем как выстрелить, нужно было его избивать? Отнюдь не кулаком… При осмотре трупа я определила, что удары наносились тяжелым предметом, не исключено, что найденным в бане молотком, серия довольно сильных ударов с близкого расстояния. На молотке, если верить дочери Полякова, остались только отпечатки покойного. А если били в перчатках? Выходит, пытали. Значит, он знал что-то, что нужно было убийце. Дело явно в его прошлом. Дочь призналась: в последние годы покойный путался с проститутками, но делал это аккуратно. Уверена, он не стал бы ни с кем из них сближаться, тем более – откровенничать… И еще: я нашла в его столе блокнот, на который официалы, похоже, не обратили внимания. Подозреваю, что покойный по субботам играл. Человек его поколения и его склада характера, скорее всего, будет играть преферанс.

Выпалив последнюю фразу, Варвара Сергеевна удивилась сказанному – она была даже немногим старше покойного, но по-прежнему не ощущала своего возраста. Он напоминал о себе лишь изредка – в основном в таких вынужденных, ворвавшихся в жизнь обстоятельствах, реже – из-за состояния здоровья.

Но в данном случае ментальная (как она не любила это нынешнее слово-фетиш!) близость к покойному играла ей на руку – понять человека одной с тобой эпохи проще, чем представителя другого поколения.

– Варь, напомню, тебе поставлена другая задача: восстановить картину его жизни, а не искать в обход следствия убийцу. Свяжись с его бывшим коллегой, Тушинским. Я уже выслал тебе его скайп.

Никитин нажал отбой.

Скрипнула и распахнулась дверь дома.

На террасе показался заспанный доктор.

– Господи, ты хоть что-нибудь ела? – поморщился он, взглянув на клубившееся под потолком сизое облако, затем перевел взгляд на чашку кофе, стоявшую на перилах террасы.

– Да, яблоко надкусила, – натужно улыбнулась она.

Вечером, после того как Жора, получив очередную порцию сказки про Лаврентия, уснул, она приняла душ и попыталась немного почитать под мирное сопение рано заснувшего доктора.

Фантазии модного писателя-пророка о грядущем чипованном мире не усваивались сознанием, все мысли крутились вокруг покойного генерала.

Промаявшись почти до рассвета, Варвара Сергеевна теперь представляла себе все, что знала и видела: встречу с убитым, его взгляд, слова, интонацию голоса, выражение лица, одежду. Она бродила вместе с ним по опустевшему дому, садилась в кабинете в его кресло, залезала в ящики стола, доставала блокнот с пометками и коробку с цветными карандашами. Спускалась в подвал, открывала сейф и гладила ствол исчезнувшего ружья.

Лежала на супружеской кровати – то на стороне Марты, где с тумбочки то ли