Он сел на выступ скалы и, свесив ноги в пустоту, стал глядеть вдаль, на море. Его завораживал бесстрастный покой, исходивший от этой бездны. Руки, державшиеся за глыбу камня, были ледяными, ноги онемели. Ему казалось, что в голове у него крутятся какие-то черные вихри, бушуют зимние бури. Сердце билось неровно. Он закрыл глаза. Долгие минуты прошли в забытьи, в бреду, который не хотелось отогнать, в который хотелось погрузиться глубже.

Когда он открыл глаза, на небе, уже среди полной тьмы, ярко сияла луна. Над почти недвижным морем царил таинственный покой. Со стороны пустоши донесся собачий лай: знакомый, умиротворяющий звук. Поднялся холодный береговой бриз. Он встряхнулся, сел в машину и нажал на газ.

Медленно, однообразно тянулись часы. Теперь он почувствовал сонливость. Машина иногда съезжала с дороги, забиралась в лес, где на крутых поворотах фары выхватывали из темноты бледные стволы деревьев — казалось, они вертятся, как спицы лотерейного колеса. Порой у обочины дороги мелькал низенький, приземистый домик, похожий на лежащего вола. Равномерное урчание мотора было таким тихим, уютным, деликатным, будто его обернули ватой. Кое-где на изгороди наползала белесая мгла. Потом плотная, густая тьма над полями начинала колыхаться, как просторная мантия, и вдруг рассеивалась: это дорога поворачивала к морю. Он ехал, покорно отдаваясь неутомимому движению, огромной, но неощутимой скорости. Циферблаты на приборной доске излучали слабый голубоватый свет, выхватывавший из темноты его лицо, и порой на лобовом стекле возникало отражение. Призрачный двойник глядел на него назойливо, в упор: подбородок омыт серебристым сиянием, глаза тонут в непроницаемой тьме, — странный, суровый, чужой.

И вот, пробившись сквозь пелену тумана, показались огни порта. Вдоль обочин дороги, еще покрытых травой, потянулись дома, ярко-белые в свете фар, потом дорога сузилась, резко пошла под уклон и вдруг уперлась в набережную, где внизу плескалась вода, где струился мутный свет неоновых вывесок. Время от времени на маленькой площади, вымощенной булыжником, раздавались звонкие шаги. Перед машиной бесшумно метнулась и исчезла кошка. Несколько секунд Анри сидел в отупении — ему казалось, будто он очнулся от тяжелого сна, в незнакомом городе, выглянул в окно и, увидев непроглядную тьму, услышав редкие шаги, ощутив холодный ветер, не может понять, что это: предвестие утренней зари или затихающая вечерняя суета.

Вдруг он ощутил такой озноб, что едва не застучал зубами. Зашел в бар и без сил опустился на стул: яркий свет и духота оглушили его, словно удар кулаком. Старая, унылая хозяйка с отсутствующим видом сидела за стойкой и вязала. У стойки никого не было.

Длинный неопрятный зал был совершенно пуст. Щелкнул выключатель, и в задней комнате погас свет. Взгляд Анри безотчетно обшаривал эту полутьму, вдруг ставшую таинственной, — там поблескивали бутылки, бокалы, стаканы. Развалившись на стуле, он поднял глаза на хозяйку: это неподвижное унылое лицо приковывало его взгляд, словно было лицом судьи. "Как мне спросить у нее, куда я попал? Теперь мне крышка", — неизвестно почему твердил он себе.

Женщина встала, не выпуская из рук вязанье, не отрывая от него глаз, и подошла к Анри. И вдруг чья-то огромная ледяная ладонь охватила его целиком, стол навалился на него — и он потерял сознание.

— Какой ты еще ребенок! Можно подумать, будто ты боишься.

Скованный смущением, чувствуя, как к глазам подступают слезы, Жак неловко раздевался. Ему было не по себе в комнате Ирэн, где пахло духами, кругом висели тяжелые драпировки, ослепляли яркие, кричащие краски. Все это сейчас освещала только одна лампа в углу, прикрытая платком: от этого бокового света широкая кровать под розовым атласным стеганым одеялом сверкала среди полутьмы, как залитый солнцем пляж, казалась невероятно, устрашающе большой.

Она была рядом, он ощутил прохладу и тонкий аромат ее тела, закутанного в купальный халат, и поцеловал ее голое плечо, робко и ласково, словно щеку матери.

— Как малый ребенок… — растроганно повторяла Ирэн, взяв его голову в ладони и притянув к себе.

— Ты уверена, что Анри не вернется?

Голос Ирэн показался ему задумчивым и серьезным, в нем будто сквозил смутный страх.

— Нет. Не беспокойся. Сегодня вечером он сюда не вернется, — ответила она.

Казалось, она хотела отогнать тревожную мысль. Жак безотчетно вздрогнул.

— Надень-ка халат. Вон тот, белый, он тебе больше пойдет. Ночь сегодня холодная… А ты красивый, — добавила она с нежной чарующей улыбкой, потом обвила руками его шею и устремила на него долгий взгляд.

И снова в комнате настало неловкое молчание. Жак поднял глаза: на потешке металась тень ночной бабочки, кружившей возле лампы. На окнах висели тяжелые гардины, но было слышно, как снаружи рыщет ветер. Два или три раза с неравными промежутками долетал приглушенный грохот разбивающейся волны: словно вдалеке кто-то стучал кулаком в дверь.

— Тебе не кажется, что в отеле стало очень мрачно?

— Не будь таким нервным. Дай мне руку… Ты готов! — И она склонилась к его лицу, глядя на него жадно, с наслаждением.

А Жак снова видел длинные, стылые коридоры отеля в тусклом свете — похожие на подземные штольни, на закоулки океанского лайнера без пассажиров, когда его обходит ночной дежурный: скрипучие, кряхтящие, стонущие, как черная зевающая пасть. Этот розовый, окутанный мягким светом оазис приоткрылся ему, стал его убежищем, — а вокруг были пустые комнаты, пустой отель, где гуляло эхо, и приходилось понижать голос…

— Сегодня за ужином Аллан был какой-то странный. Ты не обратила внимания?

Ирэн раздраженно встала, машинально проверила запоры на окнах.

— Оставь Аллана в покое, очень тебя прошу. Ты ведь не хочешь испортить нам ночь — нашу ночь? Может быть, другой у нас не будет.

— Обычно он не бывает таким рассеянным. Да, я уверен: его что-то очень тревожило. И Кристель тоже вела себя странно. Ты заметила, как она посмотрела на него, когда он встал, чтобы с ней попрощаться? Честное слово, я не думал, что она может так смотреть…

— Слушай!

Встрепенувшись, едва переводя дух, Ирэн властным жестом велела ему замолчать. В коридоре, за тонкой перегородкой, негромко хлопнула дверь. Затаив дыхание, они долго вслушивались в недвижную тишину.

— Это ветер, — сказал наконец слегка побледневший Жак. — В коридоре одно окно все гда оставляют открытым.

— Нет, это в его комнате… — Голос Ирэн звучал уверенно и в то же время тревожно, словно эта уверенность причиняла ей боль.

Жак осторожно поцеловал ее в губы: казалось, она вне себя от растерянности и страха.

— Видишь, ты тоже нервничаешь.

— Обними меня.

Теперь она дрожала всем телом. Такая Ирэн, ранимая, беспомощная, уже не вызывала у него болезненной робости. Он привлек ее к себе и припал губами к ее губам. Ее большие, влажные, чуть испуганные глаза были совсем рядом и неотрывно смотрели на него. Она начала тихонько стонать.