Болтушка — первое название знаменитого синтетического психостимулятора, в юридической литературе именуемого эфедрон. В 1985 году в Питере этот состав уже приобрел новые свойства, его стали применять инъекционно, и название (еще московское) „марцефаль“ сменилось более плебейским „е…ань“, а в среде все еще интеллигентных интеллектуалов-наркоманов — „Федор Михайлович“. По телефону можно было узнать, кто продает Омара Хайяма в зеленой обложке, а кто меняет „Достоевского“ на „стекло“.

Коля запал на Олю, хотя у него был подписан контракт на 25 лет с органами. У него имелось удостоверение, от которого у любого в 1981 году мурашки по коже бегали. А Коля бегал по аптекам и приносил (всю) зарплату, еду и эфедрин Оле. Оля распределяла готовый раствор, разливая его по мутным стаканам изможденным хроническим недосыпанием „научным сотрудникам“, проводившим эксперимент на себе.

…В Москве стояли ранние морозы, выпал снег. В комнате, которую я с Надей очистил от раритетов, собранных на помойках (угольные утюги, самовары, прялка, велосипед без колес, шифоньер без одной двери и пр.), было тепло и светло. Тогда я реализовал японский стиль: во всей комнате из мебели присутствовал только импровизированный копировальный столик, сооруженный из четырех кирпичей и стеклянного квадрата, под который я поместил лампу и покрыл поверхность чистым листом рисовой бумаги для акварели. Еще посредине комнаты размещалось не слишком мягкое, но стерильно чистое ложе любви. Поднявшись с правнучки русского философа, я, обмотавшись махровым дхоти, садился в позу лотоса и, окунув перо в красную тушь, продолжал рисовать одного из шести драконов, которые разлетелись по знакомым и незнакомым московским тусовкам. Раз в сутки тетя Хая стучала в дверь и вносила полстакана раствора:

— Ваш завтрак, сэр.

Я, достойно подняв по-гималайски левую руку, выпивал… почти воду с легким ароматом миндаля и, поднявшись на новый уровень, сосредотачивался на китайской каллиграфии. Иногда снизу поднималась горячая волна, и я набрасывался на Надежду, которая за неделю такой жизни изрядно похудела и поглупела. Я не спал по две-три недели и чувствовал себя частью вещества… С Колей мы познакомились на кухне ранним утром, которое в данном часовом пространстве всегда означало поздний вечер. По кухне еще ползали сонные опиушники, а уставшие „плановые“ свалили к соседу-саксофонисту. После знакомства Коля сказал:

— Ты не представляешь, Йокси, в какую жопу я влез.

Я был шокирован таким вступлением. Почему-то стало холодно, ведь без исповеди под „болтушкой“ никогда не обходилось, а Коля, я знал, был связан с ГБ. Он шел по накатанной, смазанной шоколадом дороге: сын адмирала военно-морской разведки, школа, физмат МГУ, программное обеспечение и базы данных, красный диплом с золотой медалью… Через три месяца молодого специалиста пригласили в Контору, и друг отца уговорил Николая подписать контракт… на 25 лет. Парень показал мне удостоверение, от которого у меня появилась слабость в нижней части живота…

Рассказав, чем он занимается в Конторе, Коля „успокоил“ меня окончательно:

— …Но я сегодня принес рапорт об уходе. Они не хотели меня выпускать, но я их обыграл. Грозили, уговаривали… Ну правильно, у них без меня проект накрывается минимум на полгода. Да и хер с ними. Я не разделяю их убеждений… Отца только жаль. Йокси, подержи перетяжку, пока я трубу найду…

Коля сосредоточенно стал ковырять страшной длинной иглой у себя под кожей. Я серьезно задумался. Вдруг в дверь тихо постучали, хотя звонок работал. Я как был, в одном дхоти, рванул к Надюше, распростертой на простынях, как Венера среди помятой пены.

— Менты! Накинь на себя что-нибудь, замерзнешь, — голосом без эмоций сообщил я информацию своей возлюбленной. Надю заколотило, и она в чем мать родила пулей бросилась в ванную. Заперлась и, когда ввалились человек пятнадцать мордоворотов в форме и штатском, не открывала ни на какие уговоры или угрозы. Тихо сидела на унитазе и дрожала. Когда менты сломали дверь, голая Надежда Розанова подняла такой вопль, что несколько хайратых, воспользовавшись моментом, тихо выскользнули из квартиры… но были „приняты“ в парадном.

Колю молотили на кухне — требовали документы-удостоверение. Но Николай и на приходе хорошо помнил, что удостоверение КГБ он может дать только (!) сотруднику Конторы и только (!) старшему по званию. А ментам… по бородам.

— Пошли в жопу, легавые! Я вас имел и буду иметь! Лично в руки только хер вам доверить могу, — дразнил гусей Коля.

После этого менты совсем озверели… В участке, проверив мои документы, менты меня успокаивали: „Не волнуйся, полчаса подержим и отпустим… Не за вами нынче приезжали“. И многозначительно замолкали, как будто речь шла о государственной тайне. Потом кто-то рассказал мне, что Колю тогда положили в дурку и он там пробыл года три».

Между тем выяснилось, что Люба хорошо знакома с автором культового для меня фильма «Индийские йоги — кто они?» Зубковым[127]. И даже более того, с тем самым молодцом, который демонстрировал в этом фильме позу змеи: молодой, блондинистый, мускулистый и крайне эластичный, словно сам бог здоровья, он был первым русским йогом, которого увидела вся страна. Звали небожителя Петя. Каково же было мое изумление, когда Люба рассказала, что йог Петя уже давно не йог. Спился. Да, кто бы мог подумать!..

Ирина давно хотела начать изучать классический индийский танец, и тут как раз выяснилось, что в Москве есть подобная группа. Это был коллектив «Белый лотос», руководимый Галиной Владимировной Дасгуптой — легендарной личностью в истории индийского танца. Она некогда вышла замуж за индийца, работавшего на радио в Москве, и около года прожила в Индии. За это время Галина Владимировна объездила всю страну и выучила множество разных танцев — от народных до классических, от катхака северной школы до бхаратнатьяма южной. Вернувшись в Москву, она долгое время единолично исполняла весь свой репертуар на советской сцене, подчас достаточно высокой, а потом начала передавать опыт молодым девочкам.

Было в Галине Владимировне что-то от Елены Петровны Блаватской: ее зеленые кошачьи глаза светились неземной энергией крайнего любопытства ко всему мистическому, загадочному, чудесному. Она вспоминала Индию как сказочную страну из «Тысячи и одной ночи», где брамины совершают эзотерические пуджи[128], йоги медитируют по пещерам и у святых мест, а во дворцах махараджей танцовщицы из специальной касты исполняют пантомимы, смыслы которых сформулированы на давно забытом языке 108 классических позиций барельефов храмового комплекса Кхаджурахо. Эти смыслы Галина Владимировна как бы читала прямо из хроник акаши[129] и, надо сказать, сумела передать их некоторым наиболее продвинутым ученицам, открывшим впоследствии собственные танцклассы.