Кровь ударила ей в голову, пульс участился. Гиффорд уже немогла видеть отчетливо его прекрасное лицо – оно маячило перед ней, словноотражение в стекле, сливавшееся с видом за окном. Ее обуял такой страх, что онане могла двинуться с места, но зато он не удержал ее от другого жеста. Онаподняла ладонь ко лбу, но рука незваного гостя резко взметнулась и сильнойхваткой до боли сжала ей кисть.

Глаза ее невольно закрылись. Ей стало так страшно, что намгновение показалось, будто все это происходит не с ней. Будто все этопроисходит не наяву. Будто она потеряла чувство пространства и времени. Страхто убывал, то накатывал снова, вызывая в ней новую волну ужаса. Гиффордчувствовала, как сжимаются его пальцы. Ощущала исходящий от него пленящийзапах. Одержимая страхом и яростью, но не потеряв присутствия духа, онапроцедила сквозь зубы:

– Отпусти меня.

– Что ты собираешься делать, Гиффорд? – Голоспрозвучал нерешительно, мягко и мелодично, как и раньше.

Теперь он стоял совсем близко. Чудовищно высокий, околошести с половиной футов – точнее она определить не могла Однако, несмотря настоль большой рост, он выглядел изящным, как будто слепленным из очень тонкогоматериала Первое, что бросилось Гиффорд в глаза, – это его лобная кость,которая сильно выдавалась вперед.

– Так что же ты собираешься делать? – повторил онсвой вопрос, который прозвучал без всякого раздражения, едва ли не по-детскипростодушно.

– Сотворить крестное знамение! – ответила онахриплым шепотом.

И, высвобождаясь из его хватки, она конвульсивным движениемперекрестилась, про себя несколько раз повторив: «Во имя Отца, и Сына, иСвятого Духа…» Немного успокоившись, она вновь обратила взор на незнакомца и насей раз увидела его вполне отчетливо.

– Вы не Лэшер, – сказала она Последнее слово,казалось, растворилось у нее прямо на языке. – Вы обыкновенный человек.Просто мужчина, который стоит здесь, в моей комнате.

– Я Лэшер, – мягко произнес он, словно стараясьзащитить ее от грубого действия, которое производили на нее эти слова. – ЯЛэшер, и теперь у меня есть плоть. И я вернулся, моя прекрасная ведьмаМэйфейр. – У него было прекрасное произношение, он говорил оченьотчетливо, хотя и достаточно быстро. – Да, я теперь человек. Сотворенныйиз плоти и крови, моя ненаглядная колдунья. Если ты порежешь меня, потечеткровь. А поцелуешь меня – это лишь усилит мою страсть. Хочешь попробовать?

Она опять ощутила некое раздвоение сознания. К сожалению, кстраху невозможно привыкнуть; он не может состариться и даже не поддаетсядрессировке. Когда человека напугают до смерти, он, к своему счастью, теряет сознание.На какой-то миг ей показалось, что именно это с ней сейчас произойдет. Нодопустить подобное Гиффорд никак не могла Если она упадет в обморок, все будетпотеряно. Поэтому она взяла себя в руки и, призвав все мужество, уставилась намужчину, который стоял почти рядом с ней, источая невероятно обворожительный,почти божественный аромат, и взирал на нее сияющими, неподвижными и умоляющимиглазами. Лицо у него было гладкое, как у ребенка И так же по-детски выгляделиярко-розовые губы.

Казалось, он не осознавал, сколь ослепительна его красота,или, по крайней мере, безотчетно пользовался ею, чтобы очаровать Гиффорд, абыть может, просто чтобы сбить с толку, успокоить, усыпить ее бдительность.Казалось, он видел не свое отражение в ее глазах, а только ее.

– Гиффорд, – шептал он. – Внучка Джулиена

Неожиданно ее охватил такой невероятно гнетущий ужас, какимибывают лишь бесконечные детские страхи. Это был миг безумного помрачения.Ребенком она в такие минуты обычно вся скукоживалась и, стиснув колени руками,принималась рыдать, боясь при этом приоткрыть глаза, боясь каждого скрипа вдоме, боясь стонов матери, а также темноты и всего того кошмара, который та всебе таила.

Усилием воли Гиффорд заставила себя вернуться к реальности.Для этого она посмотрела вниз, желая почувствовать под ногами кафельный пол иувидеть надоедливо-настойчивое мерцание огня. Потом взглянула на рукинезнакомца – они были белыми, но с ярко очерченными, как у всякого взрослого,венами. Она перевела взор на его гладкий, без единой морщинки, как у самогоХриста, обрамленный темными волосами лоб. Она невольно обратила внимание наочертания его ровных черных бровей, благодаря которым еще ярче выделялисьглаза, особенно когда они были устремлены на нее. Покрытый блестящей и густойчерной бородой подбородок остро выдавался вперед.

– Я хочу, чтобы вы сейчас же покинули дом, –произнесла она, понимая всю бессмысленность и бесполезность собственных слов.

Гиффорд вспомнила о пистолете, который лежал в туалете.Только сейчас она поняла, что всегда искала повод применить его в деле. В еепамяти всплыли запах пороха и грязный тир с цементными стенами в Гретне.Казалось, она даже слышала бодрый голос Моны. И почти осязала большой идовольно увесистый предмет в своих руках, который сотрясался при каждом нажатиикурка. О, как бы он сейчас ей пригодился!

– Я хочу, чтобы вы пришли сюда утром, – продолжалаона, кивком головы стараясь придать своим словам больше веса. – А сейчасвы должны покинуть мой дом. – Она почему-то вновь вспомнила об ордене. Огосподи, почему ей не пришло в голову его надеть! А ведь ей хотелось этосделать. «О святой Михаил Архангел, защити нас в делах ратных!» – Уходитеотсюда!

– Не могу, драгоценная моя, – медленно пропел он вответ.

– Вы несете какую-то чушь. Я вас не знаю. И повторяюеще раз: уходите.

Она хотела отойти в сторону, но не могла набраться смелости.

Внезапно его лицо утратило всякое очарование и сострадание,если таковое на самом деле было. Он глядел на нее внимательным взором, вкотором, возможно, прослеживалась некоторая горечь. Его лицо, как у всякогоребенка, было подвижным и одновременно спокойным. Промелькнувший в глазахвсплеск эмоций не оставил на нем ни малейшего следа Особенно гладок исовершенен был его удивительно пропорциональный лоб. Любопытно, был ли Дюрер отприроды таким же совершенным?

– Прошу тебя, Гиффорд, вспомни меня, – продолжалумолять он. – Я тоже был бы не прочь тебя вспомнить. Когда ты увиделаменя, я стоял под деревьями. Расскажи мне, что ты видела. Помоги мне,пожалуйста, Гиффорд. Помоги мне сложить все в одну картину. Я совсем растерялсяв этом мире. И преисполнился таких древних страстей, как злоба и ненависть!Преисполнился вечных как мир равнодушия и боли! Конечно, когда я был невидимым,во мне присутствовала мудрость. И разумеется, я был ближе к ангелам небесным,чем к дьяволу. Но меня манила плоть, и я не смог устоять. Я не хочу утратить еееще раз. Ни за что не позволю себя разрушить. Моя плоть будет жить. Ты знаешьменя, Гиффорд. Скажи, что это так.