в Ленке, а просто в ней проявились другие черты, другие качества (это вовсе не значит, что они дурные, нет, просто другие и всё), которые вдруг вылезают в человеке, когда он оказывается в ином, прежде чужеродном месте обитания…кто ж знает…

Но лишь того, что больше всего хотелось сказать, Зоя так и не сказала Лене, ни в одном письме, ни завуалированным словом, ни намёком — никак, потому что знала безоговорочно, что нельзя лезть ни в чью семейную жизнь со своими даже и не указаниями, а просто и советами, если…об этом не просят. И не нужны здесь ни аргументы, ни доказательства: нельзя и всё! Поэтому Зоя и не сказала того, что казалось лично ей самой главной ошибкой в жизни Ильи и Лены: им не надо было уезжать, вот и вся сермяга. Им надо было всего лишь перетерпеть года 3, и были бы у них потом все житейские блага, включая новую квартиру, но главное — у Ильи была бы его любимая работа, без которой он вообще-то жить не мог, причём работа самого высокого научного уровня, как раз по нему! Потому что совсем вскоре после отъезда их в Германию, открылась для российских учёных всех специальностей, всех исследовательских направлений возможность участия в европейских конкурсах на получение грантов для проведения дальнейших исследований по конкретным научным темам. А для подачи такой заявки на соответствующий конкурс (темы конкурсов регулярно публиковали на сайте европейской комиссии ЕС) надо было обязательно сколотить некую команду с исследователями своего научного направления, но из научных институтов самых разных европейских стран — и подавать заявку на конкурс именно от лица этой команды. А разобраться во всех тонкостях составления заявки, поиска учёных с аналогичной тематикой, но только в европейских странах, помогало специально для этого созданное подразделение в Министерстве науки РФ, и очень и очень многим исследователям самых разных российских городов это подразделение помогло и найти научных европейских единомышленников, и создать группу для грамотной подачи заявок на участие в объявленных конкурсах европейской комиссии, и наконец — получить грант, причём весьма существенный, что значительно прибавляло денег к обычной зарплате российского учёного-исследователя, работать с европейскими коллегами над одной тематикой. Грант давали на 2 или 3 года (всё это подробно оговаривалось в условиях того или иного конкурса), обязательно оговаривали и условия форс-мажора, когда при том или ином нарушении условий конкурса выдачу гранта обрывали. Если бы Илья не уехал в Германию, он наверняка (и Зоя почему-то была в этом уверена!) вошёл бы в такую группу, и, главное, что он продолжал бы свою научную тематику, но уже на другом, более высоком уровне. И вообще, прежде чем отвалить в Германию, неужели ему ни разу не захотелось скататься как на своеобразную экскурсию в набирающий огромную силу научный международный кластер и в Сколково, и в Елабуге, куда едут на постоянное местожительства даже из Европы и Канады?…Но Илья же никуда не съездил, просто упёрся в то, что лишь в Германии он будет иметь всё то, о чём мечтает: красивый большой дом, перспективную научную работу, интересные исследовательские разработки…Зоя была уверена в том, что не надо было ему уезжать, что как учёный, чьи мозги бывшие сотрудники называли «золотыми», он, переехав в Германию, скончался навсегда. Но — это был его жизненный выбор, и Зоя даже затрагивать не намеревалась эту тему с Леной, никогда. Они так решили — они это сделали, они хотели получить жительство в Германии, как мандат на жизненное счастье — они его получили. А то, что Зоя была уверена, что они совершили огромную ошибку, так и осталось намертво замуровано в Зоиных личных выводах.

Но вот что Зоя точно знала, так это то, что больше никогда в жизни в Германию — ни ногой, не потому что страна не понравилась, а потому что бывает так и не только с ней: страна, место ни в чём не виноваты, но вляпаешься там один раз в бывших фонтанирующих довольством, сверкающих блёстками соотечественников, и всё: не хочется туда больше возвращаться никогда, никогда! Разумом всё понимаешь, но — не хочется туда больше никогда! Как будто чёрную-пречёрную краску выплеснули на мечту, и мечта перестала существовать. И почему-то стало покорёженным, как после взрыва, отношение к прежде таким любимым друзьям, Лене и Илье. Непонятно, непонятно…Но в Германию Зоя не поехала больше ни разу, и желание такое исчезло в ней начисто, а от прежней мечты и от поездки в Германию остались лишь воспоминания, да и то — холодные, не греющие, и не более того.

ЗАМУРОВАНННАЯ НЕЖНОСТЬ

Андрей прибежал с работы поздно, отмахнулся от ужина, к которому звала жена Елена, и плотно закрылся в своём кабинете — не заперся, он никогда не запирал дверь, а именно плотно закрылся, так было всегда, когда на него внезапно нападала какая-то новая идея, а был он редким, первоклассным, и, по мнению очень многих коллег, просто-напросто гениальным специалистом в области авиационной безопасности. В такие часы ни жена, ни взрослые дети, ни даже старенькая мама Андрея не смели не только просовывать головы в дверь кабинета, но даже легонько в неё стучать, даже скрестись, чтобы предложить хотя бы чаю — ответом на это было смертоносное извержение Везувия. Если он хотел чаю, то он сам кричал об этом, не выходя из кабинета. А так все прошмыгивали мимо закрытой двери на цыпочках, снижая голоса до шёпота, и так длилось, пока Андрей наконец сам не выходил из своей берлоги к домашним, к ужину или обеду, когда его всё же вежливо через закрытую дверь приглашали, либо мама, либо жена.

В тот раз всё было, как всегда, но всё же постучаться и хотя бы заглянуть в дверь кабинета стало уже совсем необходимо, даже если ответом будет цунами: уж 3-ий час был на исходе того, как Андрей засел в кабинете и…ни чаю ни попросил, ни в туалет не выходил. За дверью стояла гробовая тишина. Но Елена знала, что, когда муж залипает на каком-то решении какой-то очень его волнующей технической задачи, проблемы, то он вроде как проваливается во времени…и всё же, всё же…надо было постучаться, заглянуть…И Елена решилась: сначала слегка, робко постучалась, потом боязно приоткрыла дверь и заглянула…К тому моменту Андрей был мёртв уже больше 2-х часов. Застывшая Елена тупо смотрела на любимое, теперь страшно посиневшее лицо мужа, и поняла, что чувствует человек в тот миг, когда кто-то стреляет ему в сердце.