— Да, в машине.

— На какой улице?

— Почти рядом, на Васнецова.

— Быстро вези ее домой.

— Я никуда не поеду, видеть его не хочу, — это кричит уже Даша. — И пусть не звонит и не пишет. Никогда! Включай музыку и поехали в клуб.

Какой клуб? Что произошло за несколько часов, что я так впал в немилость и отлучен со двора?

— Тимофей, ты меня слышишь? Вези ее домой, ко мне домой, и даже не думай о клубе.

— Но…

— Тимоша, ты такой хороший, ну его, твоего начальника, поехали кутить.

Она что, пьяная? Язык явно заплетается. И с каких пор Тимофей стал Тимошей?

Ну, она у меня получит.

— Я тебя уволю с завтрашнего дня, Тимофей, ты слышишь меня? Быстро я сказал, вези эту кутилу ко мне, я встречу во дворе.

Дальше неразборчивая речь, Тимофей отключился, я снова обулся, захватив сигареты, спустился. А ведь хотели пойти в гости, надо было поговорить с Марком о Дымове, но нет, эту несносную девчонку нельзя оставить ни на минуту одну.

Конец февраля мел метелями и обжигал холодным ветром лицо. Стоя под козырьком подъезда, выкурил уже две сигареты, а карета все еще везла мою пьяную принцессу.

Но вот из-за поворота сверкнули фары рабочей машины, «Лексус» притормозил, но из него никто не спешил выходить. Дернул ручку двери, громкая музыка тут же заполнила весь двор. Даша пила прямо из бутылки коньяк и дергалась в такт мелодии.

Что это вообще за разгул? По какому поводу?

— О, Вершинин, ну как твой деловой ужин? Не обожрался?

Даша, уже хорошо пьяненькая, прижала бутылку к груди, икнула, музыка стала тише.

— Тимоша, включи, включи громче, моя любимая песня. А ты, Вершинин, не любимый, потому что козел. Не хочу тебя видеть. Тимофей, поехали ко мне, далеко только я тебя с сестрой познакомлю, она у меня хорошая, вредная только.

— Так, все, заканчиваем дискотеку и бухать, идем домой, буду в угол ставить.

— Никуда я с тобой не пойду. Фу, Вершинин, ты плохой, очень плохой, я-то думала, хороший, самый лучший, а ты как все, даже хуже своего Ржевского — бабника.

Даша снова делает глоток из бутылки, но я вырываю ее из рук, Тимоха смотрит непонимающе. Вытаскиваю Орешкину из машины, еще сопротивляется, сучка маленькая.

— Вот сейчас придем домой, и я тебя отлуплю, паршивка такая.

— Не имеешь права, я тебе никто, как и ты мне. Сидел там, ручки трогал, в глазки заглядывал, фу, противно было смотреть.

Не могу разобрать половину слов, что она говорит, смотрю на бутылку — почти пустая. И как в нее столько влезло, и она все еще стоит на ногах? Пихает меня в грудь, шубка расстегнута, волосы распущены, надо быстрее уводить ее, пока не простыла.

Даша шатается, вдруг подворачивает ногу, чуть не падает, но я, присев, закидываю ее себе на плечо, Тимофей, выйдя из машины, протягивает ее сумочку, виновато опуская глаза.

— С тобой я поговорю завтра, мало не покажется.

Большими шагами тащу свою ношу в подъезд, не обращаю внимания на консьержа и выкрики Орешкиной. Обзывает меня подлецом, кобелем и ботаником. Совершенно, кстати, без оснований.

— Роман, отпусти, меня сейчас вырвет. Рома-а-а-а-а-а-а.

Шлепаю по упругой попке, пока едем в лифте.

— Полезно будет желудок очистить, а потом лифт отмоешь, трудотерапия тебя не помешает. В какой ты там клуб собралась?

— Ни в какой. Отпусти меня, бабник, видеть тебя не хочу. И не трогай там меня. Никогда не трогай.

— Ага, щас.

Выхожу из лифта и встречаюсь с соседями. Марк с Эльзой так и застыли на месте, смотрят с интересом.

— Снова побег? Могу дать ошейник. Строгий.

Марк улыбается, Эльза, поглаживая животик, тыкает его в бок локтем.

— Все вопросы потом.

— Отпусти меня сейчас же! И иди к той, с которой был.

— Я так понимаю, ужина не будет, а то мы пошли вас звать.

— Нет, сегодня точно нет, кое-кто уже накушался.

— Прекрати меня обсуждать и поставь на пол.

— Извините.

— Да все нормально, давай иди, воспитывай, обещаем, что подслушивать не будем.

Наконец захожу в квартиру, хлопнув дверью, несу Орешкину в спальню, кидаю на кровать. Лежит, раскинув руки, не двигается.

Снимаю с нее сапоги, хочу снять и шубу, но Дашка начинает отбиваться, а потом, поднявшись, садится и делает все сама.

— Ну и что это был за номер? Ты почему не поехала домой, а напилась?

— Не хочу с тобой разговаривать, ненавижу.

Что-то бубнит себе под нос, не может расстегнуть пуговицы на блузке, сопит. Я сам снимаю пальто, сажусь рядом, начинаю помогать.

— Даша, что случилось?

— Ничего.

— Не может быть, что ничего.

Беру ее лицо в руки, заставляя посмотреть на себя, она даже вот такая красивая и желанная, глажу по щекам, глаза блестят, облизывает губы.

— Я думала, ты хороший, что ты самый лучший, а ты… ты…

Заплакала, хочет отвернуться, но я не даю.

— Орешкина, я так тебя люблю, ты не представляешь.

Не самое хорошее время признаваться пьяной женщине в любви, но эти слова случились сами. Замирает в моих руках, смотрит большими синими глазами, моргает, а по щекам текут крупные слезы.

— Любишь?

— Люблю, заразу такую вредную, постоянно попадающую в истории. Люблю как пацан ненормальный.

— Но… ты… там… с ней… Рома… так ведь нельзя, я ведь тоже люблю тебя, а ты… ты…

Плачет, стучит кулачками в мою грудь, а я улыбаюсь как придурочный, прижимая к себе свое сокровище. А мое сердце грохочет внутри, ломая ребра от счастья. Целую в висок, глажу по волосам, качаю как ребенка, Даша уже не сопротивляется, слышу только, как сопит.

Улыбаюсь. Уснула, дикая моя, любимая женщина.

Орешкина

— Даша. Даша проснись. Слышишь меня? Даша.

— М-м-м-м, Машка, отстань.

— Орешкина, просыпайся, пора на работу.

— Машка, отстань, дай поспать.

Соображаю туго, пытаюсь разлепить веки, но в них словно налили клея. Голова тяжелая, ее невозможно оторвать от подушки.

— Не пойду никуда. Черт, почему так хреново-то?

— Потому что пить меньше надо.

— Не пойду, отдай одеяло.

— Как это не пойдешь? Работу никто не отменял. Как я без своего любимого секретаря?