Шварц замер. Сказано было так, что на шутку не тянуло. Уж кто-кто, а Юлик-то знал все особенности своего друга. Вплоть до тончайших нюансов. Но на всякий случай переспросил:

— Это у тебя форма шутки такая? Я что-то не врубаюсь.

Гвидон так и не поднял на него глаза. Он продолжал смотреть в пол:

— Ты правильно не врубаешься, Шварик. Ты же подлец и негодяй. Ты не художник. Ты мародёр. Ты уничтожил, возможно, последний целый памятник в стране. Бомбы его не уничтожили, снаряды. А ты сумел. Просто так, из бахвальства. А он ведь стоял. Пусть на трёх. Пусть на двух даже опорных точках. И мне плевать, немецкий он Фридрих или японский самурай. Я всегда мародёров презирал. Варваров, убийц и мародеров. Тебе ясно, Шварик?

Шварц стоял как истукан. Бледный, закусив до крови губу. Стоял и молчал. Он уже всё понял. Понял, что всё серьёзно. По-настоящему. По-взрослому. Такое чудовищное в своём идиотизме обвинение могло быть только серьезным и никак иначе. Настолько, что уже не отменить и не остановить. Ему даже не захотелось оправдываться. Сказать, что всё это было не так. Что совсем по-другому…

— Шварик? — вымолвил он наконец. — Ты сказал Шварик?

— Я сказал — Шварик, — так же отчётливо проговорил Иконников. — И пропади ты пропадом.

Он встал, налил себе в стакан, опрокинул в рот, подхватил бронзовое копыто. С ним вышел на двор. Размахнувшись, закинул далеко в глиняный овраг. Тяжёлый кусок бронзовой отливки почти без брызг ушёл глубоко в мутную жижу оврага. Гвидон бросил через плечо:

— На меня не рассчитывай. Я тут больше не жилец. Живи как знаешь!

И резким шагом зашагал прочь, к грунтовке, туда, где ответвлялась тропинка на Жижу. Именно там в этот момент разгружали дюймовые водопроводные трубы для подводки к дому Прасковьи Кусковой.

Слова, брошенные в сторону дома, заставили Шварца очнуться от короткого шока. Он набрал воздуха и громко крикнул вслед уходящему Гвидону:

— И забудь сюда дорогу, Гиви! Слышишь? Гиви! Забудь!!!

Мужики, наблюдавшие картину, стояли с растерянными мордами, плохо соображая, что им следует теперь предпринять. Собирать манатки или же начинать фундамент? Шварц подошёл, хмуро ткнул пальцем в траншею:

— Здесь, здесь и вон там закапывайте обратно. А это и вот тут не трогайте. Будем закладывать. Здесь пройдёт новый фундамент. Всё, начали! — И ушёл в сруб под новой крышей.

Гвидон энергичным шагом удалялся от Жижи в сторону Боровска. Чувствовал, что внутри всё рвётся на куски. Пройдя два километра, отделявшие Жижу от окраины города, сбавил темп. А потом просто опустился в траву на обочине. Посидев немного, откинулся на спину и закрыл глаза. Было около семи часов вечера, но этот майский день, пришедшийся на середину месяца, даже и не помышлял ещё о том, чтобы начать постепенно укутываться темнотой. Солнце висело над Боровском, неохотно заваливая само себя ближе к линии горизонта. Гвидон знал: ещё пара часов — и светильник этот не выдержит, устанет, надорвётся висеть так долго над майской землёй, что-то лопнет в его круглой сердцевине, и диск его коснётся сначала облаков, затем осторожно притронется к линии между небом и землёй, и сразу после этого горизонт вспыхнет оранжево-розовым, и это неземное сияние продержится ещё с полчаса, до тех пор, пока светильник не исчезнет из виду, целиком забравшись в невидимый подвал.

Иконников открыл глаза и стал неспешно обдумывать ситуацию. О том, что сделал, он не жалел. Злость на Шварца не растворялась, но несколько поулеглась.

«Ну и что теперь? — подумал он. — Сапог и тех не осталось, всё у Шварика этого в избе».

Денег тоже не было. Какие оставались, из совместных, тоже были на кармане у Юлика. Тому удавалось расходовать общий ресурс экономней. Шварц, в отличие от Гвидона, умел, когда надо, и пасть открыть, и зубы показать. Да и поторговаться порой любил, не брезговал, говорил, испытывает при этом приступ творческого подъёма.

— Впрочем, это справедливо, — продолжал обмысливать дела Гвидон, — Юлькиных денег было больше, да и Парашина изба потянула на себя, хоть теперь и не нужна никому. В общем, попал — молчи! — Он поднялся на ноги. — И куда теперь Приска приедет? К Шварикам? Она так в Жижу рвалась. Нет, Шварик всё же гадёныш…

Он медленно двинул в город. На автобус и электричку до Москвы денег бы хватило, но страшно не хотелось домой. И тогда ноги сами повели к тому месту, где он в прошлом году оставил девчонку ту, Ниццу. К местному детдому. Идея, резанувшая по головной подкорке, пока шёл, была неожиданно наглой, красивой и преследовала двойную цель.

Зайдя в здание, наткнулся на какого-то мужика. Вежливо попросил позвать кого-нибудь из начальства. Через пять минут спустилась строгого вида тётка. Оказалось, новая директриса, Клавдия Степановна. Гвидон открыто улыбнулся суровой тётке, достал удостоверение члена Союза художников, развернул и протянул для изучения личности. Та взяла, взглянула и вернула Гвидону со словами:

— И чем же обязаны этому вашему визиту, товарищ художник?

Гвидон пояснил:

— Видите ли… э-э-э…

— «Клавдия Степановна», — помогла ему тётка.

— Да. Так вот, Клавдия Степановна, есть идея соорудить на территории вашего детского заведения памятник, посвященный детям войны. Ну, тем, кто остался без родителей. Сиротам. Тем более что дом ваш, насколько мне теперь известно, предполагает сделаться образцовым, так сказать, одним из лучших. Верно?

— Почему вы так решили, Гвидон Матвеевич? — заинтересованно спросила директриса. — Откуда у вас такие сведения?

— Потому что у вас скоро будут музыку преподавать, мне сказали, плюс иностранный язык. Поэтому я решил, что памятник просто необходим такому показательному заведению. Собираемся пробивать вопрос в исполкоме райсовета. Или, если понадобится, и выше.

Клавдия Степановна широко улыбнулась:

— Да вы пройдёмте со мной, пройдёмте, в мой кабинет. Чаю, может, попьём с вами. Идея-то ваша очень хороша, просто очень.

Они прошли в кабинет. Гвидон продолжал фантазировать:

— Знаете, хорошо бы письмо к идее приложить. В райком партии. За вашей подписью. Как бы инициатива снизу. Мол, просим продумать вопрос об увековечении… и так далее. Мне кажется, не откажут. Ну, а я заказ этот рад буду принять к изготовлению. Думаю, в двухметровом формате будет правильно. С художественной точки зрения. И не гипс, само собой. Бронза. Согласны?

Директриса широко улыбнулась, развела руками:

— Да кто ж в таком деле не будет согласен, дорогой наш художник?

— Я скульптор, — уточнил Гвидон.

— Дорогой наш скульптор… — поправилась Клавдия Степановна. — Письмецо прямо сейчас и напечатаем.

— А я бы с утра с ним сразу бы и пошёл по инстанциям, — нашёлся Гвидон, намекая на позднее время.

— Правильно! Чего резину тянуть? — воскликнула директриса. — Так, может, у нас и переночуете? Чего зря туда-сюда мотаться? Мы вас накормим, у нас тут повар хороший, останетесь довольны.