А если бог не выдаст, так и лесной хряк не съест, – подумал Годзерек, – глядишь, пронесет. Может, и показалось все».

Тем временем музыкант закончил настраивать свой новомодный инструмент, приходящий на смену лютням и дудкам, и затянул грустную балладу о любви какого-то молодого обалдуя к несравненной и прекрасной чужой жене. Трактирщику, жившему по старинке, все эти модные песнюшки не нравились. Подумать только, пакость-то какая! Поет про то, как рога наставляет, и еще при этом заставляет переживать не за рогоносца. Тьфу ты, что за молодежь пошла?! Зато сидевшим в зале людям песня явно пришлась по душе. Даже наемники примолкли, вслушиваясь в ее слова. А когда мальчишка закончил петь, один из них жестом подозвал его.

– Садись, парень, выпей со старыми боевыми псами да потешь нас своими песнями, – хлопнул рукой по лавке старший, приземистый широкоплечий детина. – Ты же наверняка знаешь и «Эльфа-висельника», и «Падение королевской чести»?

– Да какой же уважающий себя музыкант не знает эти песни! – паренек утвердительно кивнул, задорно качнув цветастым пером берета. – Сочту за честь спеть для отважных рыцарей удачи!

Последние слова тут же заглушил одобрительный рев луженых глоток и стук оловянных кружек, которыми солдаты дружно колотили об стол. Игравшие в кости присоединились к товарищам еще во время песни, и сейчас наемники сидели плечом к плечу, тесно облепив вожака, разговаривающего с трубадуром. Загрустившие было после баллады остальные гости опять уткнулись в собственные кружки, понимая, что музыканта отпустят не скоро.

Трактирщик поморщился, припоминая слова песен, которые орали наемники. И этот пацан туда же, сейчас начнет горлопанить о том, как отряд «псов войны», в наказание королю, не заплатившему им, взял приступом его город, перерезал половину жителей и забрал все до гроша у жадного правителя. Этого ландскнехтам показалось мало. Наемники затащили дебелую королевскую дочку на городской эшафот, да и попользовали ее все по очереди, на виду всего оставшегося населения и скареда папаши. После чего гордо удалились, таща на загривках богатую добычу, а в арьергарде – поруганную представительницу голубой крови, решившую до конца предаться позору и уничтожить остатки родительской чести, в отместку за плохую защиту собственной дочери. Такая вот песня – вершина менестрельского искусства. Паломники, перешедшие от овощей к чаю, скорчили явно недовольные лица и уставились на Годзерека. Мол, уважаемый хозяин, что, дескать, за непотребства творятся у вас? Эрнст сделал совсем уж туповатую рожу и только пожал плечами. Были бы то духовные лица, а так?

Тем временем солдатня споро очистила стол, на который, несмотря на слабое возмущение хозяина, забрался музыкант. Наемники окружили его и весело матерились, требуя любимых песен. После небольшого препирательства сошлись на излюбленной «Поруганной чести», и мальчишка взял первые аккорды, от души притопнув ногой:

– Лихо колышутся черные стяги,

И сильные кони рвутся вперед.

Нас обманули, братья-бродяги,

Так дружно рванемся в грязный поход!

Хейяя-хей!!

Притоптывая в такт ритмично перебираемым струнам, солдаты размахивали кружками. Паломники, торопливо творя защитные знаки, плюясь и прикрыв уши, ринулись к выходу, дабы не слышать сквернословия. Служанка, как на грех замешкавшаяся в зале, испуганно пыталась пройти на кухню, но наемники ее не пускали. Годзерек уронил из трясущихся рук стакан и уже начал прикидывать в голове ущерб от возможных последствий гулянки наемников.

– Испуганно мечутся по улицам люди,

Мы наступаем и рубим, и бьем!

Мы не забудем, нет, не забудем

Того, что обещано лгуном-королем!

Хейяя! Хей!!

Мастеровые сбились тесной кучей, явно ожидая, когда наемники доберутся до них. А те продолжали орать один куплет за другим, перебивая и заглушая музыканта. Добравшись до места, где начался грабеж королевской казны, они одновременно выхватили оружие, и теперь уже вместо кружек в воздухе свистели стальные клинки.

Когда мальчишка начал описание прелестей дочки владетеля, старший подмигнул ему, свистнув жгуче и режуще, по-разбойничьи. Потом схватил его за пояс и неожиданно метнул в сторону сидевшего за дальним столом парня в черной коже. Музыкант полетел, а наемник прыгнул следом, замахиваясь большим, загнутым клинком. А когда песня резко оборвалась и повисла тишина, нарушаемая лишь воплем летевшего мальчишки и хриплым дыханием нападающих, началось то, чего так боялся трактирщик.

Вопящего трубадура поймала за шиворот сильная рука успевшего вскочить «черного». Поймала и закинула чуть подальше, изменив линию полета, дав ему возможность приземлиться, не сломав шею. Упав в угол, но отделавшись только синяками на филейной части, тот быстро опрокинул стол, и, спрятавшись за ним, испуганными глазами наблюдал за происходящим.

Наемники, видимо, ожидали, что с помощью песен смогут притупить бдительность сидевших в зале и в первую очередь – парня, пристроившегося в углу. Но не тут-то было, и им быстро пришлось убедиться в своей ошибке. Первым убедился вожак. Когда его ягр отлетел в сторону, столкнувшись с парирующим удар клинком тяжелой шпаги, он успел заметить абсолютно спокойные глаза, глаза разного цвета. Следом за этим лезвие даги, зажатой в другой руке разноглазого, проткнуло кожу, мышцы и кости нижней челюсти наемника и ужалило мозг. Отбросив оседающего крепыша, парень с разноцветными глазами, не мешкая ни секунды, метнул тяжелый кинжал в следующего из нападающих, перебив ему сонную артерию, выбросившую алую струю на закопченный потолок.

После этого защищавшийся превратился в черную молнию, ринувшуюся на оставшихся наемников. Перед этим молния выстрелила взблеском брошенной шпаги, прокрутившей несколько раз и пришпилившей одного из нападавших к столбу, подпиравшему перекрытия кровли. Из-за плеча разноглазого вылетел длинный узкий меч.

На ходу, а вернее – на лету, его левая рука метнула еще один нож, выхваченный из-за высокого голенища со шнуровкой. Он пригвоздил к стене руку солдата, потянувшегося за большим бердышом, стоявшим у окна, пригвоздил намертво. Тот только и успел, что охнуть. Разлетающиеся полы длинной куртки, заметались между тремя оставшимися противниками. С поразительной скоростью, сбившей с толку опытных рубак, парень крутился между ними, парируя, отбивая и уходя от ударов. Меньше чем за минуту один из наемников понял, что с ними не просто бьются, а играют, как кошка играет с мышью. Когда упал высокий, костлявый солдат, умело вертевший немаленьким волнистым клинком, упал, зажимая перерубленное от уха до уха горло, самый умный кинулся наутек, спотыкаясь и роняя стулья.

Подбегая к двери, наемник услышал свист и успел заметить приближающуюся к его переносице черную точку. Следом за этим солдат рухнул, грохоча железом нагрудника, со стрелой, торчавшей точно посредине лба. Следующая, быстро просвистев свою отходную, проткнула шею тому, который пытался извлечь нож, пригвоздивший его ладонь к бревну стены. На пороге, застыв, стояла фигура в охотничьей куртке, с натянутым для следующего выстрела луком. Только наконечник стрелы двигался, следя за каждым движением оставшихся двух противников.