«Включите музыку! Я опять на дискотеке!» – последняя мысль сверкнула в голове пленника и он, потеряв счет наносимым ударам, отключился…

* * *

Порки явился домой раздраженный и с фингалом под глазом. Молча прошел к столу, сел. Жена, заметив, что муж не в духе, тут же принесла ему прохладной браги. И, подождав, пока он выпьет, вкрадчиво спросила:

– Он еще жив?

– Не знаю, – огрызнулся Порки, – может и жив.

Койва налила ему еще полкружки.

– Он что-нибудь сказал?

– Нет. Ничего важного для нас, – он разом выпил брагу.

Жена вдруг изменилась, безмятежность сошла с ее лица и она четко произнесла:

– Я утром ходила на лесную поляну. Просила помощи у Пойдемаг[43]и она указала мне, где растет пой-трава.

Вепс отставил кружку и недоверчиво посмотрел на жену.

– Я нарвала ее и приготовила отвар, – продолжила Койва, – дашь ему выпить.

– И что?

– Не успеет солнце зайти за черту, как он расскажет тебе все, что знает!

Она встала и, подойдя к печке, достала из-за нее небольшую кожаную фляжку на длинном ремешке.

– Вот здесь отвар из пой-травы, – сказала она, протягивая мужу емкость.

– Что, прямо сейчас?

– Он должен выпить вечером, а ты будешь ждать, и когда его глаза станут квелыми, можешь спрашивать о чем угодно.

– И он скажет правду? – не поверил Порки.

– Всю… правду!

Он принял флягу от жены и повесил ее через плечо.

– Отец, – дверь резко отворилась, в дом вбежал запыхавшийся Ёлла.

– Ну что, помер?

– Да нет, живой, – отмахнулся сын, – вернулись наши из дозора.

Ёлла сел на лавку, переводя дыхание.

– Ну, – поторопил его отец, – не тяни!

– Говорят, ворота Каргийоки закрыты, – немного отдышавшись, начал доклад сын, – внутри тихо, трупы наших сложены на телегу и стоят в поле, за воротами.

Койва принесла сыну квасу и он, кивнув матери, жадно прильнул к кувшину, немало пролив на рубаху. Мать наклонилась, осмотрела разбитый нос Ёллы с подсохшей кровью в ноздре. Она легонько дотронулась до его носа.

– Не сломан, – заключила она и вернулась к столу.

– Не хоронят… догадались… – произнес погруженный в раздумья Порки.

Затем он стремительно поднялся и подошел к сыну.

– Слушай, Ёлла, – он обхватил его за плечи, – возьми людей и встань на дороге. Если они пошлют к нам кого-нибудь, перехватишь их.

– Убить? – выпучив на отца остекленевшие глаза, спросил Ёлла.

– Дурак! – Порки угостил сына оплеухой. – Не убивать, а задержать, пока я не выведаю у этого щенка всей правды.

* * *

Вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, Койва ждала мужа домой. Она сидела за столом, разложив перед собой пучки сухой травы и мелкие камушки.

– Пойдемаг, Пойдижанд… дай силы, – шептала она, перебирая пучки трав.

Горящая лучина хорошо освещала не только стол, но и ее озабоченное, тревожное лицо. Ее светло-русые, почти белые волосы были распущенны и ниспадали на открытую грудь. Она поправила спущенное до пояса платье и взяла в одну руку пучок травы, а в другую три крупных камня.

– Пойдемаг… Пойдижанд, и ты, мудрый Хиж, вспомни о моем муже…. Вспомни о моем сыне.

Прикрыв глаза, Койва, крепко сжав камни, отвела руку в сторону, а пучком травы стала медленно водить по шее, груди и животу.

– Мудрый Юмал…

Ее шепот оборвал скрип входной двери, она резко дунула, погасив лучину.

– Койва! – зло позвал ее вошедший муж. – Что за темень?

– Сейчас… я зажгу, – спокойно ответила жена, натягивая платье на плечи.

Порки на ощупь прошел к столу, сел и провел ладонью по столешнице. Стол был пуст.

– И подай браги, – приказал он.

Запалив лучину от углей в печи, Койва принесла браги и только теперь спросила:

– Помогла пой-трава?

Порки недобро взглянул на нее и залпом осушил крынку с брагой.

– Да провались ты со своей травой! – грозно изрек он, отшвыривая пустой сосуд в сторону.

Кринка с глухим звоном разбилась о печку.

– Ты накличешь на нас гнев Пойдемаг, – ничуть не испугавшись, ответила Койва, – ее пой-трава – верное средство.

Порки ничего не ответил. Подперев ладонью широкий лоб, он громко сопел, как кузнечные меха.

– Он что-нибудь сказал тебе? – спросила жена.

– Сказал! – рявкнул вепс, поднимая голову. – Сказал! Только я почти ни слова не разобрал.

– Совсем ничего?

– Он бормотал на странном, незнакомом языке, – огрызнулся Порки, – я не знаю, чей это язык! Я не понял ни слова.

– Ни единого слова? – не поверила жена.

– Нет, – резко изрек муж, – он говорил о каком-то злом боге Энкаведе, а когда я собрался уходить, сказал, что я должен учить какой-то москальский и что скоро к нам придет великий воин и всех нас убьет!

– Что за воин? – испуганно спросила жена.

– Кажется, он назвал его – Пипец!

* * *

Когда Порки вошел в свинарник, Павел лежал на соломенной подстилке и тихонько охал. Вепс приблизился, снял флягу с плеча и бросил рядом с пленником.

– Пей! – приказал Порки.

Павел с трудом приподнялся, болели ребра, живот, спина, но, главное, лицо он уберег. В темноте он нащупал флягу, выдернул деревянную пробку и стал пить принесенный отвар. Опустошив всю флягу, он отбросил ее под ноги вепсу.

– Мог бы и пивка принести… изверг!

Порки поднял бочку и сел напротив пленника. Павел тоже сел. Поерзал на соломе, устраиваясь поудобнее.

– Ну и что? – спросил он, подняв руки в боксерской стойке. – Будем драться или разговоры разговаривать?

Вепс не ответил, он ждал, когда подействует отвар из пой-травы. Он не очень верил в эти бабьи штучки, но решил испытать. Ему во что бы то ни стало надо было выбить признание из этого новоявленного главы медвежьего рода.

В свинарнике было темно, и Павел не мог видеть глаз своего похитителя, однако он знал, чувствовал, что тот его разглядывает.

– Хорошо видишь в темноте? – спросил вдруг пленник.

– Хорошо, – почти мирно ответил вепс.

Сидеть было неудобно, болел копчик. «Сволочи», – подумал Павел и медленно лег, прислушиваясь к затихающей боли в спине, а потом осторожно повернулся на бок.