Кажется, он и удивился, и расстроился. Странное поведение, но мне не до разгадывания загадок чужой души:

— Да.

— А куда?

— Или в Северные каменоломни, или в Южные. Куда отправят.

— Эй, ты это о чём? — Лицо Тени изумлённо вытянулось. — Ты так не шути!

— А я не шучу. Меня третьего дня ждёт суд. И насколько мне дали понять, приговор уже почти вынесен.

Он резво соскочил со стола, забыв о незажившей ране. Зато она помнила всё и вынудила-таки своего обладателя щегольнуть свежеприобретенной хромотой.

— Так-так-так... Ну-ка, излагай!

— Это моё дело.

— Считай, что мне просто любопытно. Или это страшная тайна?

— Да никакой тайны. Мне подсунули в сумку вещицу из одной лавки, а потом заявили о пропаже. Вот и всё.

— Ты точно не воровал?

И хотелось бы разозлиться, но не могу. Устал. Такое ощущение, что все чувства выцвели и выгорели, как выгорают плохо прокрашенные узорные ткани под лучами жаркого солнца.

— Нет.

— А что за лавка?

— В квартале Степных ирисов, торгует хрустальными штуковинами. Хозяйка — купчиха по имени Карин.

— Так это она тебя сдала?

Хм... Подкидывала лягушку уж точно не она, а Харти. Но вполне могла приказать. Вот только, будь я проклят, не вижу причины!

— Не уверен. Знаю, что в сумку ко мне мог залезть только её помощник.

— Имя?

— Харти Оттом.

— У него на тебя зуб?

— Очень может быть.

— Дорогая вещица-то?

— Не особенно. Да и не в цене дело.

— Это точно! Цена — дело десятое, если не сотое... Эй, а почему ты на свободе?

Я недоумённо нахмурился:

— Как это, почему?

Убийца охотно пустился в объяснения:

— Обычно тех, кого обвинили в воровстве, держат под стражей до самого суда. Конечно, если заплатишь большой залог, можно договориться, но... — Тут он хитро прищурился. — Много с тебя стребовали?

— Нисколько. Дознаватель не говорил о деньгах. Вернее, сказал, что за свою работу взял бы много, но не станет. Потому что меня всё равно должны осудить.

— Всё равно?

— Ну, вроде его старшему нужно расправиться за неделю с десятью преступниками, а я как раз среди них и затесался.

Тень хохотнула:

— Это как водится! Выслужиться хочет каждый! Но тот парень либо смельчак, либо дурак.

— Почему?

— Если он отпустил тебя без залога, значит, поручился перед судьёй сам. Своим словом. И чином. Если ты сбежишь или за эти дни натворишь новых бед, дознаватель попрощается со своим местом.

Неужели? Зачем же так рисковать ради неизвестно кого? Или... Ему ведь тоже могло всё надоесть, как и мне. Только я трушу что-то менять, а он... Устал бояться сильнее. Но, будь я проклят! Это случилось снова! Доверие. Большое или маленькое, судить не возьмусь, только оно снова лежит в моём кошельке. Верну в целости и сохранности или потрачу? Как поступлю? Не знаю. И никто не подскажет. Даже Тень, осведомлённая в...

В весьма интересных вещах.

— А ты хорошо знаком с Городской стражей.

Невинно округлившиеся глаза:

— Я?

— У тебя что, есть там знакомцы?

— Да ну, какие знакомцы?! Так, что-то видел, что-то слышал...

Увиливает. Ну и пусть. Мне не нужны чужие тайны. И свои не нужны.

* * *

— Маллет, ты как? Готов? Или ещё подождать?

Воздух кузни жарок, но вовсе не сух, потому что неподалёку от наковальни стоит наполненная водой бадья, в которую Ен время от времени добавляет колючее крошево льда. Воздух тяжёл и тягуч, как раскалённый кисель, его невозможно вдыхать, только пить, чувствуя, как по сознанию растекается хмель азарта и предвкушения.

Мы все пьяны. Наши лица раскраснелись, и не только от огня, танцующего над углями горнила. Мы сами полны жара. До краёв. Ещё один вдох, и он прорвёт хрупкую преграду плоти и выплеснется наружу, воплотившись... В холодную уверенность клинка.

Я люблю эти минуты. Люблю ритм размеренных движений, то ускоряющийся, то замедляющийся, но никогда не фальшивящий. Люблю капризную податливость стали, принимающей в себя вместе с ударами волю мастера. Люблю колыхания занавесей, исправно докладывающих, попал ли молот именно в ту точку, куда было намечено, и добился ли я исполнения своего намерения.

— Сейчас!

Кожаный фартук несгибаем, как броня, только закрывает не слишком много. Впрочем, я всё равно ничего не почувствую, даже если раскалённые зёрнышки, вырвавшись на свободу, вопьются в моё тело. Не почувствую сейчас. Но ожоги живут своей жизнью и непременно напомнят о себе позже, стало быть, любая предосторожность не будет лишней.

Вручённое мне орудие выглядит менее внушительно, чем молот в руках дядюшки Туве, но мне и не нужно плющить железо. Моя задача — указать место и время. Уловить момент. Попасть в пульс. Коснуться, несильно, но ощутимо. Оставить метку и, если следующий за моим удар не окажется достаточно точным, подправить.

Хотя, Тувериг, на моей памяти, пока ни разу не сделал ошибки. Нет, сейчас дядя крепок, сноровист и упорен. Ещё с десяток лет таким и останется. А потом... Потом молот из его рук примут сыновья. Они гораздо чаще меня бывают в кузне и многому уже научились, но «весёлую вдову» куём мы с дядей. И это не недоверие или пренебрежение. Это просто очередной урок.

— Начали!

Зажатый в клещи железный брусок похож на бутон цветка, густо-алый, с плотно сомкнутыми лепестками. Скоро он наполнится светом, похожим на солнечный, и раскроется. Совсем скоро. И что-то явит миру. Что-то из того, о чём сейчас думает Тувериг, и какие-то из обрывков моих мыслей.

Диннн! Донн! Диннн! До-донн! Удары, одиночные и сдвоенные. Дядя сам выбирает, как действовать. Ему виднее. Он тоже чувствует сталь руками. Почти как я обращаюсь с чарами. Так что, мы оба — волшебники, каждый в своём неповторимом роде...

Брусок постепенно превращается в полосу, с одного края вытягивается больше, с другого меньше, тяжелеет будущая пята, становится всё заметнее дуга изгиба.

— Одной водой обойдёмся? — голос дяди находит щёлочку в трелях звонких ударов.

— Да!

— А не рискованно? Нам же отпускать ещё не один раз...

— Выдержит!

Пар над бадьёй шипит, но не злобно, а радостно, с остервенением увлечённого игрока. Клинок стынет, и всё повторяется снова, снова и снова, пока занавеси не успокаиваются и не смыкаются вокруг стального клыка. Чары впаяны. Теперь можно и отдохнуть, предоставив доводку заказа братцам. Они справятся, я верю. Или хочу верить.