вытяните ногу, просуньте её под подмышку, вытащите под подбородком, вдо-о-о-о-о-о-о-о-ох, вы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыдох. И так далее: поза жирной цапли, распятой мыши, одноногого козла. Да, всё правильно, твои икры должны слиться с твоим разумом. Так лучше для кармы.

Я люблю маму и поэтому изо всех стараюсь сделать нормальное лицо с признаками воодушевления, но правда сурова: йога не мой конёк.

До конца занятия оставалось полчаса, а мне уже надоело вертеть позвоночником, принимая позу трупа. К тому же меня одолевали не самые буддистские образы: схватить хоббита и заставить его съесть собственные ступни. Одним махом.

В конце занятия розовый хоббит предложил лечь на спину, вытянуть ноги, поднять их, перевернуться и дотянуться каучуковыми на сто процентов ступнями до пола за головой. Так лучше для кармы. Держимся, держимся, держимся.

Инет.

Оказалось, кое-кто не выдержал. И даже полностью сдулся. И тут — распродажа, закрытие магазина, от всего нужно избавиться, неслыханные цены.

В тишине спортивного зала раздался анальный рёв.

Протяжный.

Долгий.

И никто не засмеялся.

Бабули стойко держались, хотя, уверена, эту сфинктерную симфонию в до мажоре слышали все.

Сохраняй достоинство.

Достоинство.

Боже.

Мне нужна помощь.

Я повернулась к маме и увидела, как она в другом конце зала корчится в странных конвульсиях, как меняется её зажатое телом лицо. Она содрогалась и багровела, превратившись в живое воплощение помидора.

Это конец.

Я потеряла контроль над собой и разразилась безумным хохотом. Задыхаясь, я выкрутилась из позы, хотя все остальные держались, и рухнула на пол, любуясь потолком в попытках перевести дух.

Сопровождаемая недоумённым взглядом розового хоббита, я скатилась с коврика. Мама тоже вышла из позы, помогла мне подняться и, схватив сумки, потащила за собой. Так мы бежали и хихикали несколько километров. Слёзы от смеха ещё не высохли, когда мы добрались домой.

В итоге йога — это не так уж и плохо.

Глава двадцать вторая

Дебора принимает своих друзей такими, какие они есть (и иногда это полный отстой…)

Я никогда не переписывалась столько с отцом по СМС.

Он знает наше расписание — каждый день по минутам, рассказывает, что ел на обед, когда у него деловые встречи. Однако молчит о Бразильянке, то есть об Элизабет.

Теперь он живёт в одиннадцатом округе. Не очень далеко.

Накануне первого школьного дня после каникул мне позвонил Джамаль.

Он влюблён в этого мелированного блондина — вот почему от него не было новостей; но будем честны, со мной такое не то чтобы впервые. Я простила его, очень великодушно.

Блондина зовут Тео. Он отлично целуется, отчего Вселенная лучится счастьем.

Я была рада слышать ясный голос Джамаля.

Мы договорились пообедать вместе с понедельник, встречу с Элоизой придётся перенести.

Виктор с кем-то встречается.

Элоиза с кем-то встречается.

Джамаль с кем-то встречается.

Я одна в своём одиночестве.

Кстати, от Виктора новостей не было; пожалуй, он уже перестал думать обо мне. Хотелось бы прекратить грызть ногти каждый раз, когда вибрирует телефон. Прекратить воображать его губы, их прикосновения, прогулки, которые мы могли бы совершать вместе, походы в кино, и… хватит.

Чтобы успокоиться, я наблюдаю за Изидором. Один только вид этого пса способен вернуть меня обратно на землю.

Я предложила маме посмотреть «Молодого Франкенштейна». Мы умирали от смеха, пересматривая сцену со «свежим мертвецом» раз двадцать. Теперь у меня такая роль: смешить маму, заставлять её жить, переживать, проживать, поднимать со дна и тащить на берег, как те жёлтые деревянные манекены, на которых тренируются спасать утопающих.

Она взяла больничный, так что теперь ей придётся оставаться днём одной с Изидором.

А пока… Воскресенье, 22:56, и туман в голове.

Я зашла в свою комнату и тут же вышла.

Мама оторвалась от книги: она стащила у меня роман леди Легинс.

— Очень неплохая книга! Это тебе Карри посоветовала?

— Да, а Анастасия Вердегрис живёт в нашем квартале.

— Да ладно?! Круто!

Ущипните меня, мама только что произнесла «Круто!»

— Ты хотела что-то сказать?

— Да. Нет. То есть…

Что? Я боюсь, что ты примешься за старое?

— Не беспокойся, меня ждёт много дел.

Однако тревога была сильнее меня, так что левая бровь взмыла вверх.

— Уверяю тебя. Не волнуйся.

Я поцеловала маму в щёку.

Сорок пять минут спустя я уже собиралась выключать свет, как вдруг завибрировал телефон.

Элоиза.

«Ты можешь встать на полчаса пораньше? Я буду ждать тебя внизу, у твоего дома в 7:30. Можешь? Пожалуйста пожалуйста пожалуйста!!!»

«Что за срочность?»

«Не по СМС. Завтра. Умоляю тебя. Пжлста пжлста!»

«Придётся возместить ущерб за полчаса недосыпа, ты это понимаешь?»

«Спасибо-спасибо! Да! Стократно. До завтра. Спасибо. Я уже писала? Спасибо! Знаешь что? Спасибо! Чмоки-чмоки».

Изидор подождал, пока мама уснёт.

А потом, как и каждый вечер со вторника, едва услышав её храп, приволокся ко мне в комнату и рухнул в ногах на кровати, испустив довольный тяжёлый вздох.

Я собралась бесшумно: мама ещё спала. В последнее время она спит крепко из-за лекарств, но я всё равно не хотела рисковать и выскользнула из квартиры на ещё дремлющую лестницу.

Было так рано, что ещё не рассвело.

Я уже приготовилась встретиться с загорелой отдохнувшей козочкой, но, едва выйдя за ворота, нос к носу столкнулась с призраком Элоизы: бледным, размытым, бесформенным.

— Что случилось?

Я чмокнула её в щеку, но ответом мне были три ручья слёз, брызнувшие из глаз Элоизы. Она извергалась, как римский фонтан, со всех сторон, кудахтала, брызгалась — нескончаемый ужас. Неисправимая оптимистка умерла где-то глубоко в душе Элоизы.

Я втолкнула её в первое попавшееся на дороге к Питомнику кафе.

— Два виски! — закричала я.

Элоиза замерла.

— Шучу. Два кофе, пожалуйста!

Сработало.

Она разморозилась.

Не снимая пальто, Элоиза рухнула на диванчик, который жалобно скрипнул под ней, и взяла меня за руки.

— У тебя проблемы с мамой, папа — фанат Бразилии, Виктор с Сарой Бернар, всё такое… Дебора, я кое-что добавлю к этому списку. У меня тут катастрофа, конец моей жизни, конец моей молодости, смертельная опасность, которая растворяется быстрее кофе три в одном — короче, я по уши в дерьме…

— Кончай дурить, Элоиза, я ничего не понимаю.

— Я не дурю.

— Нет, дуришь! Ты тут целую клоунаду устроила!

— Да, но это неудивительно!

— Это ещё почему?

Официант поставил на столик две чашки кофе. Элоиза смотрела на меня, не двигаясь, подождала, пока тот уйдёт, потом вышла из оцепенения и снова разревелась.

— Блин, я не могу этого произнести, от одного только слова тошнит. Я разваливаюсь на части.