– он еле сдерживает себя. – Барынька Юлия про меня много чего вам расскажет, а вы и рады слушать. Что в новые учителя жизни ее для себя здесь в России-матушке выбрали, как до этого отчима-анархиста и своего Горди драгоценного, который у вас с языка не сходит!

– Я не нуждаюсь сейчас ни в каких учителях жизни, генерал, мне своего жизненного опыта вполне достаточно, – гордо и пламенно воскликнула Клер. – А вы несправедливы к Юлии. Она благородная личность. Передовая, умная, смелая женщина. Да если хотите знать, таких, как она, не только в России нет, да и в Европе еще поискать.

– Пусть и катится отсюда в свою Европу, в Италию.

– Если она соберется покинуть Россию, то мы уедем вместе.

– Ах, вот как? Скатертью дорога.

– Я такого русского выражения еще не слышала, – заявила Клер. – Я слышала скатерть-самобранка. Это символ русского гостеприимства и хлебосольства.

Евграф Комаровский стиснул зубы. Они въезжали на всех парах в липовую аллею Иславского.

– Я порой размышляю о парадоксах русской жизни, которые столь противоречивы, – продолжала Клер, потому что чувствовала, как ее тоже подхватывает гневной волной и несет, несет. – Сведения о вас мне сообщила не Юлия, а ваш друг герр Гамбс, он о вас отзывался с великим восхищением. И я все думала – как такой человек, которого описывал мне герр Гамбс, храбрец и герой, мог участвовать в судилище, где приговорили людей к четвертованию, а потом заменили приговор виселицей? И как он мог потом гарцевать на коне на плацу среди войск, построенных не на парад, что так любят в России, а для того, чтобы руководить экзекуцией, когда солдат прогоняли сквозь строй, избивая шомполами! Здесь, в Иславском и окрестностях, вы не жалеете сил, чтобы найти убийцу, нападающего на женщин. Который и меня жестоко избил. И белошвейку тоже избили жестоко. И я думаю – в чем же разница? Где она? Факт налицо, и он един – женщин бьют. Но одно дело, когда так поступает убийца и насильник, а другое, когда насилие над женщиной творит человек в форме, представитель государства, более того – закона и правосудия! А вы, генерал и командир, избираете для себя, за кого вам заступиться. Вы не заступаетесь за всех – несчастных, избитых, замордованных. Униженных и оскорбленных. А ведь именно этого требуют от вас долг и честь.

– Мы приехали, мадемуазель Клер. – Комаровский резко остановил лошадь в аллее, не доехав немного до барского дома.

Клер вышла. Он на нее не глядел.

– Наверное, после всего, что было сказано, генерал, мы вряд ли сможем продолжать наше совместное расследование, – заявила Клер. – Ну что ж, значит, так тому и быть. Простите за резкость, но этот разговор назрел.

– Да куда уж продолжать, когда вы меня таким извергом, сатрапом и чудовищем жестокосердным считаете. Ладно, выяснили. Спасибо… гран мерси… еще раз и вам за искренность, мадемуазель Клер. – Он хлестнул лошадь, разворачивая экипаж.

Клер побрела к дому. Ей так хотелось оглянуться, но она этого не сделала. Усталость, тяжесть душевная, великая страшная пустота следовали за ней по пятам. Догоняли, наваливались горой.

Снова как в Италии после смерти дочери…

После Байрона…

На освещенной канделябрами веранде на диванах сидели Юлия Борисовна и Гамбс, они о чем-то тихо беседовали, занятые настольной игрой. Но вот Юлия увидела Клер, входящую по ступеням, и повысила голос, явно меняя тему:

– Кстати, к слову… Граф Комаровский давно и навечно женат. Его брак длится без малого четверть века. У него восемь детей, правда, не все они выжили. Говорят, его, тридцатилетнего генерала и блестящего адъютанта царя, в оные времена сосватал и женил на дочке губернатора его ныне покойный патрон и друг граф Николай Румянцев, которого молва называла Румянцев-Библиотечный. Невеста имела богатое приданое, заложившее основу тех угодий и поместий, коими Комаровский обладает сейчас, что вызывает в светском обществе столько вопросов – откуда мол, у него такое большое состояние? От близости к престолу? За все долгое время совместной жизни с женой молва даже не приписывала Комаровскому любовниц. Он же был так занят государственной службой, помилуй бог, такой делопут! – Юлия Борисовна насмехалась. – Подобные меркантильные браки обычно расторжению не подлежат. И еще – его младший ребенок родился совсем недавно, всего полтора года назад, так что нельзя сказать, что постель брачная за столько лет уже успела остыть. Ах, Клер, дорогая… вы вернулись? А мы с Христофором Бонифатьевичем и не заметили. Ну как ваше расследование с графом? Продвигается? Видите, я уже успокоилась немного и не укоряю вас, что вы снова бросили меня на целый день одну без вашей дружеской поддержки. Конечно, с графом Комаровским проводить время намного интереснее… Ох, Клер, что с вами? Вы чем-то расстроены?

– Нет, все в порядке, мадам. Просто очень устала. Мы за день опять много где успели побывать и узнать немало важного.

Клер направилась прямо к себе в комнату. Сняла платье и бросила его на кресло – пыльное, нечищеное. Пошла в ванную – служанка принесла ей, как обычно, кувшины горячей воды, потому что не было сил ждать, когда большую ванну наполнят.

Потом Клер легла в постель. В комнате было очень душно. Она встала и открыла окно. Вспомнила рассказ дочки белошвейки, как Аглае ночью явился Темный. Как же относиться к такому рассказу? В пылу ссоры с Комаровским они совершенно обо всем этом забыли. А ведь это и есть главное. Она оставила окно открытым – не стоит потакать глупым суевериям. Однако положила на столик у кровати свой маленький незаряженный пистолет.

Никак не могла заснуть. Все прокручивала в голове их ссору. Вот так было у нее и с Байроном… они сами рушили все, своими руками поджигая мосты, что их соединяли, обвиняли друг друга во всех грехах. Все тоже казалось архиважным, необходимым для выяснения… И заканчивалось слезами, взаимной ненавистью, оскорблениями, унижением гордости, сожалениями, угрызениями совести…

Когда Байрон умер, от всего этого осталась горстка пепла.

А что останется от них с русским?

Клер чувствовала, как по ее щекам текут слезы.

Всему конец, ясно как день… все кончено…

Но она постарается сама, насколько возможно, узнать, что творится в здешних местах. Чтобы найти того, кто заставил ее страдать, унизил ее женскую гордость и едва не убил. Она будет его искать, чтобы посчитаться с ним лично. Хотя верится с трудом, что ей – иностранке, плохо владеющей русским, что-то вообще удастся сделать. Но она не отступит.

А глупые слезы… они высохнут.

Клер, измученная и усталая, задремала, но