Маргерефа Элрих, насупившись, поджал губы.

— Прекрасно, — вымолвил он наконец. — Сегодня вечером я это сделаю. — Перекрестившись, королевский уполномоченный глянул на Орманриха. — Завтра к полудню ты получишь ответ на свой вопрос. Надеюсь, ты с ним согласишься, каким бы он ни был.

Орманрих снова приложил руку ко лбу и поклонился так низко, что едва не коснулся волосами столешницы.

— Я приму любое ваше решение, маргерефа, ибо уверен, что Господь и Христос Непорочный осенят вас своей мудростью.

— Как и всех истинных христиан, — откликнулся Эрлих, жестом показывая, что староста может отойти от стола.

Следующим просителем был свинопас Ниссе. Он тоже приложил руку ко лбу, изгибая в поклоне могучее, мускулистое тело. К своим двадцати годам этот крестьянин успел завести четверых детей от худосочной супруги, в последнее время слегка тронувшейся умом и снедаемой приступами то уныния, то неожиданного безудержного веселья.

— Маргерефа, могу ли я говорить? — спросил он, заикаясь.

— Разумеется, можешь, — грубовато ответил Элрих. — Для этого мы здесь и собрались. Скажи же, о чем ты просишь. — Он хлопнул пальцами по столу, поторапливая оробевшего малого.

Ниссе взглянул на Ранегунду и заговорил столь поспешно, что понять его можно было лишь с некоторым трудом.

— Это о свиньях, каких я пасу. Если бы мне разрешили перегонять их на рынок, в Ольденбург, все мы зажили бы много лучше. А я увеличил бы стадо, завел овец, коз, посадил бы яблони, горох, лук и продавал бы это все горожанам. — У него перехватило дыхание. — До города можно добраться за день. И за день же можно вернуться обратно. Конечно, понадобятся четыре охранника, чтобы отпугивать разбойных людей. Но зато в базарные дни я получал бы хорошие деньги. Если бы только это было дозволено мне. — Ниссе умолк и переступил с ноги на ногу.

— Ольденбург не в нашей власти, — строго сказал Элрих. — Город сей до сих пор не подчинился нашему королю. Он населен бодричами и вагрантами, не почитающими Христа и связанными с датчанами и с варварами Померании.

— Но это единственный рынок, до которого мы можем добраться, — возразил Ниссе, пытаясь обосновать свою просьбу. — Гнать свиней в Гамбург долго. Даже если их не отнимут разбойники, они так отощают, что не смогут стоять на ногах. То же будет и с козами, и с овечками. Кто таких купит? Но мы часто бываем в монастыре Святого Креста, а Ольденбург всего лишь чуть дальше. Мы могли бы платить десятину братьям, чтобы те пропускали нас мимо — на рынок. — В глазах свинопаса засветилось отчаяние, а голос начал срываться.

— Я не могу позволить подданным короля Оттона общаться с его врагами, — медленно произнес Элрих. — Да и почему ты считаешь, что жители Ольденбурга отнесутся к вам лучше, чем лесные бандиты? Они поклоняются старым богам, они могут захватить вас в плен, поработить, опозорить, да еще, чего доброго, затребуют за вас выкуп. Нет. — Лицо чиновника омрачилось. — Я не хочу больше слушать тебя.

— Но ведь монахи ходят туда, — возразил Ниссе, отказываясь примириться с таким приговором. — Если монахи бывают там, почему же нам это запрещается?

— Они святые люди, исполняющие повеления самого Христа, — ответил Элрих. — Они не торчат у прилавков, торгуясь за меру гороха.

— Я тоже никогда не торгуюсь, — заявил Ниссе. — И думаю лишь о грядущей зиме. Прошлую мы прожили впроголодь, а теперь вы привезли нам новых солдат. Их ведь надо чем-то кормить, а все наши силы уходят на рубку леса. И того, что нами посеяно сейчас, совсем недостаточно…

— Все, — оборвал его Элрих. — Здесь не дозволено вступать в споры.

Но Ниссе, в волнении теребя полу своей рубахи, не умолкал.

— Тогда дозвольте нам заключить соглашение с братьями. Пусть берут с собой нашу живность, когда направляются в Ольденбург. Пусть сами сбывают там наших свиней и овечек, взимая за это разумную плату. Тогда в накладе никто не останется — ни монастырь, ни мы, ни король.

Лицо маргерефы совсем потемнело.

— Если я прознаю о чем-нибудь этаком, — сказал он с расстановкой, — провиант, что мы вам привезли, будет отдан в другие деревни.

Брови Ниссе сомкнулись, он вскинул голову, запоздало коснувшись рукой лба.

— Ты поступаешь несправедливо, маргерефа. Вскоре это почувствуют все. И воины, включая твоих, и местные лесорубы.

— Чтобы этого не случилось, зарежь и засоли побольше своих поросят, — посоветовал Элрих. — Кто следующий?

К столу подошли двое мужчин, женам которых хотелось завести пчел. Йенс, старшина одной из команд лесорубов, сказал:

— У нас обоих очень трудолюбивые жены. И они хотят воспользоваться советами иноземца, которого к нам прошлой осенью прибили штормы. То есть держать своих пчел. Он говорит, что знает, как это делать. — Последнее замечание ясно давало понять, что, если пчелы, чего доброго, не приживутся, виноват будет чужак.

Маргерефа Элрих нахмурился.

— Держать своих пчел? — Он опустил голову, уставившись в стол. — Я видел такое. Но то было на юге Франконии, близ границы с Лоррарией.

Чиновник устремил взгляд на красавицу, стоявшую несколько в стороне от остальных женщин крепости и выгодно от них отличавшуюся, во-первых, накидкой из мягчайшего полотна, а во-вторых, очень открытой блузой.

— Что вы скажете, мадам Пентакоста? — обратился он к женщине. — Ведь в поместье вашего батюшки…

Пентакоста позволила себе то, что другим и не снилось, — она прервала маргерефу:

— Меня никогда не учили ходить за скотом… или птицей. Я умею ткать, шить, смешивать краски и могу, если хотите, о том рассказать.

— Но ведь у вас были пчелы, — настаивал на своем маргерефа.

— Разумеется, раз мы всегда ели мед. — Она ослепительно улыбнулась и покосилась на Беренгара. — Спросите у сына Пранца. Возможно, он скажет вам больше, чем я.

Оба соперника — маргерефа Элрих и Беренгар — с явным неудовольствием взглянули друг на друга. Наконец Беренгар пробурчал:

— Я мало что знаю о пчелах.

— В таком случае я должен переговорить с иноземцем, — заявил Элрих и жестом подозвал к себе одного из воинов: — Гален, приведи-ка его ко мне. Скажешь, что я хочу побеседовать с ним.

Бородатый молодой воин отсалютовал ему словно римлянин и поспешил к северной башне.

— Пчел завести бы неплохо, но не в ущерб нашей вере и не отвлекая селян и женщин от их обычных трудов, — произнес Элрих и одобрительно покивал. — А то многие захотят увильнуть от урочных занятий. Женщин вообще не следует баловать, иначе у них рождаются слабые дети. — Он снова хлопнул ладонью по столу. — Какие кто видел приметы и знаки? Что говорят они в отношении пчел?

На вопрос отозвался капитан Амальрик:

— Позвольте мне дать ответ, маргерефа. Я дважды видел рои на деревьях, разросшихся под крепостными стенами. С внешней их стороны, разумеется. Думаю, пчелы дают нам понять, что хотят к людям. Иначе зачем бы они стали роиться так близко от нас?