должна была нести за это наказание. От изнасилований страдали женщины как репродуктивного, так и нерепродуктивного возраста. Можно предположить, что в условиях послевоенного времени, когда количество женщин значительно превышало количество представителей противоположного пола, выйти замуж и создать полноценную семью, родить ребенка, имея за плечами такой травматичный опыт, могло составить составляло для них проблему.

Спонтанные изнасилования практически всегда осуществлялись на глазах свидетелей, в основном родственников женщин. Под угрозой смерти – на них наставлялся револьвер или граната – они теряли волю и ничего не могли сделать. Пьяных солдат и офицеров не останавливало присутствие в доме ни родителей, ни мужей, ни малолетних детей. За девушек заступались в основном матери или близкие родственницы, с которыми они проживали. При этом сотрудники комиссий содействий нередко описывали это как желание спасти дочерей от «позора»[549]. Такое заступничество вело в большинстве случаев к тяжелым увечьям. В Московской области соседки пострадавших рассказывали: «Перед пожаром гитлеровские мерзавцы ворвались в дом Г. Е. П. 60 лет. С ней проживала племянница М. Т. Г. 1925 года рождения. Гитлеровские бандиты схватили племянницу М. и пытались на глазах у Г. ее изнасиловать. Гражданка Г. вступилась за свою племянницу, тогда гитлеровские бандиты схватили Г., раздели ее догола, отрезали ухо, воткнули в глаз вилку и выбросили на улицу»[550]. Заступались за женщин и мужчины – отцы, братья и мужья. Нередки были случаи, когда за это в них стреляли или вешали[551]. Жертвы пытались защитить себя и сами, оказывая насильникам сопротивление. Порой им удавалось вырваться и убежать.

В этом случае нередко жертвами нереализованной агрессии становились те, кто попадался насильнику под руку, – старики и дети. Над малолетней дочерью одной такой женщины «немецкие военные издевались до того, что через несколько дней она умерла»[552].

Для женщин, переживших изнасилование, этот опыт оставлял отпечаток на всю жизнь. В показаниях они свидетельствовали о том, что их обесчестили, опозорили, что лучше бы их застрелили. В акте по Мглинску говорилось, что группа молодых девушек была неоднократно изнасилована полицейскими и немцами из гестапо. Они были доведены до такого отчаяния, что просили, «чтобы свои их расстреляли»[553]. Некоторые жертвы изнасилования сходили с ума и кончали жизнь самоубийством. В Темрюкскую районную комиссию поступило заявление от матери, чья дочь, ученица 10-го класса 1924 г. р., была изнасилована остановившимся в их доме румынским унтер-офицером Аурелием: «После насилия моя дочь два раза пыталась покончить жизнь самоубийством, мне с трудом удалось уберечь и спасти ее, следить приходилось за ней днем и ночью»[554].

Это преступление накладывало отпечаток не только на психику пострадавших, но и нередко приводило к серьезным проблемам со здоровьем. В общем акте по Калмыцкой АССР и в отдельных показаниях отмечены случаи пыток в гестапо, когда женщинам в половой орган вставляли ручку кинжала и бутылки, в результате чего повредили мочевой пузырь и матку[555]. Бесконтрольные половые связи, в том числе насильственные, способствовали распространению венерических заболеваний. Как рассказывал псковский врач И. М. Михайлов, «до оккупации немцами Пскова сифилис сошел на нет, до единичных случаев в год. За три года оккупации зарегистрирован 141 случай заболевания активным сифилисом. В 1942 г. был 41 случай заболевания сифилисом, в 1943-м – 82, в 1944-м – 18. До оккупации случаев заболевания гонореей в год было около сотни. За три года оккупации было зарегистрировано 497 заболеваний гонореей. 90 % заболевших – женщины, зараженные немцами»[556]. В общем акте по Сопоцкому району БССР, в котором упоминались и случаи изнасилований, говорилось, что оккупанты заразили до 60 % населения эпидемическими и венерическими заболеваниями[557]. Врачи лечили в первую очередь военнослужащих вермахта. Например, в Мариуполь из всех лекарств немцы завозили только противовенерические медикаменты для лечения зараженных солдат[558]. Женщины имели весьма ограниченную возможность получить медицинскую помощь. Существовала практика, когда на дом больной вешалась табличка с названием ее болезни. А при заражении работниц борделя были случаи, когда их просто расстреливали, а затем набирали новых, здоровых.

Некоторые жертвы и очевидцы изнасилований обращались к представителям местной оккупационной власти с просьбой наказать виновных. В ст. Старотиторовской Краснодарского края румынские офицеры изнасиловали двух девушек, которые работали при комендатуре уборщицами (после войны таких людей обычно относили к разряду пособников нацистам). Они обратились с жалобой к коменданту: «Мы не добились никаких результатов с привлечением румынских офицеров к ответственности, а наоборот, немецкий комендант Нюслер заявил: а почему немецкий солдат вас не использовал?»[559] В Курской области от одной изнасилованной женщины хотел отказаться муж, но немецкий комендант его предупредил: «Если не будешь жить с женой, то тебя повесим, и считай за честь, что твоей женой не брезгуют солдаты немецкой армии» [560]. Эвакуированная из Сталинградской области в Калмыкию женщина рассказывала, как в их деревне (или городе) местные жители после изнасилования соседки пытались добиться от коменданта справедливого наказания для насильников, но в ответ получили лишь угрозы: «Нас собралось много женщин, пошли к коменданту с тем, что его солдаты сильно обижают нас. Но комендант вышел и начал кричать что-то по-своему на нас. Показывает пальцем на повешенного красного партизана»[561]. Безнаказанным остался даже вопиющий случай изнасилования 9-летней девочки, которая потеряла сознание, «изошла кровью» и болела после этого 4 месяца. Ее мать показала: «На 2-й день после совершённого злодеяния немецким солдатом пошла искать защиту в примарии[562] немецком штабе, и там на меня насмеялись, и на этом все закончилось»[563]. Эти случаи наглядно демонстрируют, что у населения было некоторое доверие к оккупационным органам власти, однако на практике они сталкивались с тем, что их интересы защищать было некому даже в тех случаях, когда нарушение закона было очевидным. Распоряжения немецкого командования о запрете половых связей с женщинами на оккупированных территориях в подавляющем большинстве случаев были только на бумаге, а некоторые представители оккупационных властей не только закрывали глаза на сексуальное насилие, но и видели в этом повод унизить потерпевшую сторону. Безнаказанность способствовала тому, что для противника изнасилование фактически стало одной из допустимых форм поведения на оккупированной территории.

В документах Чрезвычайной государственной комиссии изнасилованная женщина – всегда жертва. Все показания женщин обличают изнасилование как преступление, нередко совершавшееся с особой жестокостью. Другого и не могло быть, ведь именно для обличения нацизма работники комиссий провели столь колоссальную работу по фиксации разрушений и зверств противника. Вместе с тем можно предположить, что в обществе могло быть и другое отношение к сексуальному насилию и восприятие его как данности военного времени. В большинстве показаний