Когда Диего, тяжело передвигаясь, вернулся под утро домой, его кто-то окликнул. Диего встрепенулся. Ему показалось, что он ослышался. Но его вновь окликнули. Оглянувшись, Диего увидел старуху, которая жила в соседнем доме.

— Не ищи ее, сынок, — прошамкала она, тяжело вздохнув. — Мария у герцога.

— Что?! — Диего схватил старуху за ветхие плечи. — Где?!

— У герцога. Я сама видела. Ее похитили его люди.

Через час запыхавшийся Диего уже стучался в ворота герцогского замка, возвышавшегося невдалеке от города на левом берегу Эбро. На удивление, ворота открылись почти сразу и вслед за тем два крепких стражника повалили Диего на землю и стали избивать его увесистыми башмаками. Протащив обмякшее тело Диего по путаным лабиринтам замка, охранники швырнули его на каменный пол в забытом Богом сыром подвале.

Возможно, Диего так и сгинул бы в катакомбах герцогского замка, но его спасло вмешательство королевского прокуратора, при котором состоял крестившийся мавр (прокуратор ценил и уважал Диего, а место, где его можно было отыскать, подсказала все та же старуха-соседка). Диего освободили, и только тогда он узнал, что случилось с его несчастной возлюбленной. Герцог, молодой прожигатель жизни, любитель охоты и женщин, приметил ее, когда направлялся к одной из своих любовниц, проживавшей на той же улице, что и Диего с Марией. Выждав, когда Диего не будет дома, приближенные герцога похитили Марию и привезли ее в замок. Герцог надругался над ней. Чтобы отомстить за свою честь, Марии пришлось изобразить смирение. Она упросила герцога остаться ночью подле нее, чтобы ей было не так страшно. Дождавшись, когда утомленный сопротивлением Марии и выпитыми бокалами вина, герцог уснет, Мария заколола его кинжалом (герцог был страстный любитель оружия и все стены замка были увешаны всевозможными мечами и кинжалами). На крик умирающего герцога в спальню ворвались стражники, но прежде, чем они успели схватить Марию, она нанесла себе смертельный удар в сердце…

Собрав все, что мог унести его безропотный, давно ничему не удивлявшийся мул Аделантадо и он сам, Диего в тот же вечер покинул город. В таких случаях в сказках говорится: шел, куда глаза глядят. Диего не знал, куда он идет, потому что ему просто некуда было идти. К вечеру он добрался до какого-то постоялого двора, где и решил провести эту ночь, возможно, последнюю в его жизни. Мысль о самоубийстве возникла у него еще в подвале герцогского замка и продолжала, время от времени, пощипывать его натянутые нервы.

Хозяин двора с трудом отыскал для Диего убогую комнатенку рядом с кухней, пропитанную запахом пищи. Мула пристроили в хлеву за отдельную плату.

Запершись в комнате, Диего обратился к размышлениям. Разговор с повстречавшимся ему нынче по дороге цистерианцем занимал его голову не один час. Монастырь! Шутка ли. Сказал бы ему кто о том, что он захочет в монастырь всего каких-нибудь пару дней назад — он наплевал бы в лицо этому человеку! Но теперь все изменилось, и слова монаха заставили Диего задуматься. Может быть, сам Господь послал ему этого человека, одной своей фразой заставившего его отбросить прочь мысль о самоубийстве?

Неизвестно, то ли монах производил приятное впечатление, то ли Диего был в таком состоянии, что ему непременно надо было высказаться, но едва только у них завязался обычный для случайных попутчиков разговор, как бывший писец рассказал монаху свою печальную историю, не скрывая своего желания поскорее расстаться с этим миром.

Монах внимательно выслушал Диего.

— Странно ты рассуждаешь, сын мой, — произнес он, столь же размеренно, сколь размеренными были его шаги, преодолевавшие полный неудобств путь. — Твое состояние мне понятно. Но ты сейчас не можешь принимать здравые решения. Не спеши погибать — это ты всегда успеешь в наше неспокойное время. Своим поступком ты приблизишь конец твоего пребывания в этом мире и освободишься от гнетущих тебя забот, но ты сделаешь невозможным встречу на том свете с той, что тебе так дорога. Твоя Мария, наверняка, уже в раю и с нетерпением ждет тебя там. А ты своим безумным поступком хочешь лишить ее радости встречи с тобой. Твои слова подтверждают, что ты еще не заслужил того, чтобы попасть в рай. Мой тебе совет: если сможешь, смирись и продолжай жить так, как жил раньше, а если не можешь — удались от тягот и соблазнов этого мира в обитель добродетели и благонравия…

Прошло почти десять лет. Брат Диего быстро завоевал авторитет и уважение братства своим трудолюбием и усердием в служении Господу. Но пытливый ум Диего не мог долго оставаться без знаний — самой сытной пищи в умиротворенных стенах монастыря. Диего стал проводить много времени в богатой монастырской библиотеке, изучая христианскую догматику. Благодаря хорошей памяти и трудолюбию, он быстро освоил труды христианских богословов. Сам аббат стал обращаться к нему за консультациями. Слава об учености Диего вскоре выпорхнула за пределы монастыря. Поэтому, когда возник вопрос, кому следует поручить работу над рукописью, первым, о ком вспомнил архиепископ, был Диего.

Диего молча выслушал слова архиепископа и аббата и беспрекословно подчинился — не спрашивая и не задумываясь. Он уже давно привык к тому, что кто-то принимал решения, а он их бездумно и беспрекословно выполнял. Так было лучше. Так было легче. Это позволяло забыться, не думать о том, что делаешь, будешь делать или когда-либо делал. Но на этот раз поручение, данное Диего, отличалось от того, что ему приходилось выполнять раньше. Не думать о том, что делаешь, было невозможно. Слишком о многом напоминала ему разложенная перед ним рукопись…

Диего недолго мучили угрызения совести из-за того, что ради любимой женщины он оставил веру своих предков. Тогда он был молод и вряд ли понимал, что совершает. Прошедшие годы не прибавили Диего религиозности, но дали возможность по-иному посмотреть на свою странноватую жизнь. С недавних пор — после возвращения с Востока — Диего не оставляло чувство, что его уход в монастырь десять лет назад — это не шаг навстречу Богу и праведной жизни, а то, что Иоанн Кассиан называл обращением в монастырь ex necessitae (в силу необходимости). Необходимость заставила его принять христианство, та же необходимость заставила его пойти в монастырь.

Раньше он убеждал себя, что принял христианство, чтобы получить законную возможность быть рядом с Марией. Он ушел в монастырь также для того, чтобы быть с ней, но уже на том свете. И все, что он делал в монастыре, производилось с одной только целью — своими поступками сделать их встречу в раю максимально возможной. Но ведь когда он был мусульманином, он тоже стремился поступать так, чтобы попасть в рай, и до встречи с Марией старался совершать те действия, которые считались дозволенными, и стремился избегать тех, которые именовались запретными. Однако если бы он продолжал вести такой же образ жизни после крещения, то дорога в рай ему была бы заказана, равно, как и наоборот, — если бы он до принятия христианства жил, как живет сейчас, едва ли его жизнь можно было назвать правильной.

Ислам запрещает пить вино, но разрешает многоженство. Христианство же, наоборот, преследует многоженцев, но дозволяет вино. Что же это означает? У мавров — свой рай, а у христиан свой? Или, может быть, дело в нем самом? И он не узрит рая, потому что он не ищет рая? Разве любовь спасал он, когда обратился в христианство? Он спасал свою жизнь, ибо если бы ему ничего не угрожало, он так и продолжал бы жить на две семьи, мирясь с тем обстоятельством, что родственники Марии не хотели выдавать дочь за мавра. Нет, не ради Марии он поверил монаху и ушел в монастырь. Просто ему, ставшему чужим и для своих, и для чужих, не хотелось накладывать на себя руки. Не ради спасения своей души он стал христианином и монахом, а ради спасения своего тела. И все, что он делал в последнее время, он делал не для Бога, не для Марии, а для себя. Умерщвляя свою плоть, он только и думал о ее благополучии и сохранении. Стараясь забыть и не думать о своем горе, он, сам того не заметив, стал забывать о той, ради которой, как он ошибочно думал, он пошел в монастырь.