в короткую ссылку в имение. За соучастие в заговоре. Мог бы и на виселицу по совокупности вин. Однако брат Алексис вымолил у государя прощение. Встал на колени, обещал, жизнью клялся отслужить за двоих.

Зачем Константину понадобилось его подначивать? И так больно. Не мог простить людям брата, что они в роковой день 14-го не выкрикивали его имени и не требовали отмены присяги? Одно правда: не мог простить. И именно того, что эти люди – не его. Хотя сам же и не брал трон. «Изошел на один каприз», – решил Александр Христофорович и вступил в диванную.

Тут его ожидало зрелище похлеще собственных обид. Обижали государя. Причем в той же широкой манере напускного простодушия.

Никс сидел, вжавшись в диван, его высокая фигура просто сложилась пополам. Длинными руками он обхватил колени, точно старался удержать себя в собранном виде – не дать рассыпаться. Константин между тем раскинулся вольготно и покуривал брату прямо в нос толстую сигару.

Никс табака не переносил. В бытность великим князем регулярно сажал кадет-инженеров на гауптвахту за курение. Но вот старшему брату возразить не мог. Даже жаловался как-то дорогой Бенкендорфу, что в прежние приезды в Польшу вынужден был сам курить под щипки и издевки Константина.

– Еле отплевывался потом. А он: «Ты только дым в рот набираешь!» Куда же его еще набирать?

– В легкие, – бесстрастно сообщил Александр Христофорович, который мог курить, а мог не курить – по обстоятельствам.

– Задохнешься, – уверенно заявил Никс. – Если в легких нет воздуха…

– Еще никто не умирал.

Император тогда остался при своем мнении: курение опасно для жизни. Сам не курю и другим не советую – таково было его кредо. Но почему-то сейчас он позволял теснить себя по всем фронтам.

Прислушавшись, Александр Христофорович понял причину. Никс держал оборону, как мог. Константин завел любимую песню про Литовский корпус: император хотел комплектовать его из внутренних русских губерний, цесаревич настаивал на сугубо польском контингенте.

– Так было учреждено нашим незабвенным покойным братом…

Похоже, этот аргумент больше не действовал. А великий князь рассчитывал на него как на неотразимый.

– Вы полагаете себя вправе все менять! – вспылил он.

– Время идет, – проронил Никс. – Кое-что требует перемен.

Константин его не слушал.

– Покойный брат не хотел войны с Турцией из-за греков. А вы ввязались в драку, не изведав брода! Кто выиграет в конечном счете? Одна Англия. Хитрый британец всегда не внакладе. А мы что получим? Войну на руки. Я писал вам. Но вы настаивали, хотели приключений?

Бенкендорф видел, как император почти вжимает голову в плечи. Он был как мальчик, у которого из карманов вывернули ворованные яблоки. Только что не повторял: «Я больше не буду!»

– Вы шаг за шагом предаете заветы покойного брата, вашего благодетеля. Теперь хотите отнять Литовский корпус и едва ли не гласно объявить полякам, что они не получат своих прежде потерянных провинций.

– Это, по крайней мере, честно. Я никого не обманываю, – хмуро бросил Никс. – Что их, то их. Что наше, то наше.

– Но то, что сейчас наше, когда-то было их! – взвился Константин, и не потому, что так уж хотел защитить интересы Польши, а потому, что был удивлен непониманием брата. Очевидные ведь вещи! Пока Никс глядел из Петербурга, его невежество можно было простить. Но из Варшавы-то надо понять…

– Ни Литву, ни Белую Россию, ни Малую, ни Волынь – Русь Червонную – никто им не отдаст. – Было видно, какое усилие сделал над собой Николай, чтобы выговорить это брату в лицо. – Никогда. – Они с Константином смотрели друг на друга едва не с отвращением. Один – всклокоченный, ершистый, как ворон, вылезший из-под снега. Другой – набыченный, большой, вроде бы готовый одной лапой перешибить брату хребет, но почему-то медливший.

– А если так, то какая им выгода оставаться в империи? – выплюнул Константин. – Ради чего они станут подчиняться?

Никс выпрямился на диване и наконец позволил себе рукой разогнать дым.

– А они не ради собственной выгоды в империи. Забыли? Так можно напомнить. Хоть и не хочется. Их завоевали. Они проиграли вместе с Наполеоном и свои жизни, и самою жизнь своей родины. Могли умереть мы. Они были бы рады. Но вышло иначе. Они дышат только по нашей милости. И в составе империи не в надежде на приращения, а как побежденные.

– Но пятнадцать лет прошло! – выдохнул Константин.

– И что изменилось? – Никс сел вольнее. – Мы по-прежнему выдаем здешней казне по миллиону в год.

Братья уже сверлили друг друга глазами.

– Я видел дорогой сюда, как они используются. Недурно. Но мне бы они пригодились дома. А Польша пусть живет из своего кармана. Мы не британцы и у побежденных народов последнее не отнимаем.

Константин отклячил губы.

– Да ты бы все на войну потратил! Известна наша добрая традиция.

Против ожидания Бенкендорфа, государь нашелся.

– А так тратишь ты, на игрушечных солдатиков, которых даже не прислал под Варну, хотя обещал. И я воюю вовсе не из любви к этому занятию. Персы сами напали. Турки не пропускают наших купцов и захватывают на Черном море наши корабли с хлебом. Тамошняя торговля остановилась. Ощутимая убыль казне. Наша бабка Екатерина не так про черноморские порты мыслила.

Тут Константин задохнулся от раздражения.

– Наша бабка! – возопил он. – Августейшая шлюха, которая убила деда и предрешила смерть отца… Да ты знаешь, что я однажды… сам своими глазами… видел ее с графом Зубовым…

Никс встал, прошел по комнате и распахнул окно, чтобы выпустить клубы сизого дыма. Больше дышать было нельзя.

– Сознайся, ты ведь его не в кровати видел, – потребовал царь. – Он на доклад приехал. Так? Она же не такая дура, чтобы в залах, куда каждый может войти, целоваться с любовником.

Константин побагровел от гнева. Было заметно, что его схватили за руку, но сознаваться великий князь не намерен.

– Оставим бабушку в покое, – потребовал император. – Когда она слушала сердца, то была умнее всех своих советников и иностранных философов, которые пытались ее учить. Маман много от нее натерпелась. И смерти отца ей не прощу, ведь это из-за нее он потерял рассудок. От страха. Но, – Никс помедлил, – в Польше она делала все правильно. Не кормила обещаниями, которых не может выполнить. Не сулила вернуть «русскую колыбельку», земли от Киева до Смоленска, тем, кто их у нас же и отнял, когда мы были слабы и лежали под татарами.

Константин махнул рукой, показывая, что история давняя, а для брата все, как вчера.

– В Речи Посполитой эти земли получили новое бытие. Ополячились, если хочешь.

– Обратно обрусеют. – Никс хмыкнул, точно говорил: нашел беду!

– Скоро сказка сказывается. Правильно делала не бабушка, а брат.

– Если правильно, то почему ты столько лет сейма не собираешь? – Никс для верности растворил еще и балкон, откуда потянуло свежим дыханием улицы. – Боишься претензий? Нарушаешь конституцию?

Александр Христофорович понял, что ему пора покашлять и пошуршать бумагами, иначе братья никогда не закончат неприятный разговор.

– Ваше величество…

Явление генерала с делами государь встретил почти восторженно. Наконец-то можно покинуть прокуренную комнату! Император поспешно встал и, коротко извинившись, ушел, почти убежал с Бенкендорфом.

– Давайте сюда! – он размашисто направился к своим покоям. –