невесело рассмеялся Мальцов. – Деньги из дырявых кошельков. Беднота расплатилась за все. Контрибуция была выплачена, мы довольны. Но самому-то шаху теперь требовалось пополнить казну. А это опять поборы. И опять ругань в адрес гяуров. Смекаете?

Жорж смекал.

– Но разоренные люди много ли могут дать? Так где же шахиншах берет?

Мальцов аж зарделся от удовольствия: впервые он говорил с таким понятливым собеседником.

– У англичан, конечно. Но это шаху вовсе не нравится. Магометане с подозрением относятся ко всем неверным. Британцы не лучше других, просто ближе.

Жорж догадался, что собеседник намекает: используй мы свои деньги, и чужую миссию подняли бы на ножи.

– А у господина посла были друзья среди персидских вельмож? – быстро спросил юноша.

– Вовсе нет. – Иван Сергеевич покачал головой. – Он не хотел их заводить. Считал ведомыми и предпочитал напрямую говорить с англичанами. Что, кстати, тоже оскорбительно. С Макдональдом он очень сошелся. А на персов смотрел, как на лживых собак. Ермоловская школа.

Гость почувствовал в голосе Мальцова неодобрение.

– А вы?

Тот горько усмехнулся.

– Теперь – тоже. Кровавые псы. А раньше, до всего, мне было интересно. Я много через мехмендара, это переводчик, разговаривал с пашами. И с теми, кто попроще. Мне казалось: все вокруг, как цветной ковер. Малость грязный, но яркий. Ей-богу, я и язык начал учить. Богатый такой язык. Красивый, если правильно слушать. Рядом со мной жил как раз мехмендарь Назар-Али-хан, этот приехал с ними из Тебриза и особенно много со мной занимался. И еще один, Мирза-Абдул-Гуссейн-хан, этого уже прислал шах, и он вел себя куда более настороженно. Но Назар, тот прямо цвел, когда видел, что я хочу изучать фарси. Много цитировал поэтов, они стихи вообще любят, радовался, когда я запоминал. А когда я почувствовал разницу между Саади и Мевляна[69], так чуть пир не закатил. Приказал подать гранатового шербета и сушеной айвы. Так радовался!

Жорж почувствовал, что Мальцову, против воли, приятно возвращаться в те дни. А еще вспомнил слова Александера: «Персы преданы тем европейцам, которые захотели узнать их язык и обычаи».

– Но ведь посол Грибоедов хорошо знал фарси, – вслух сказал он.

Мальцов пожал плечами.

– Он и арабский знал. Можно учить язык, чтобы приказывать. А можно, чтобы читать и беседовать. Назар сознавал, что мне нравится учиться. Он спас меня. Люди любят не того, кто сделал им благодеяние, потому что это напоминает об их собственной слабости и зависимости. А того, кому они сами сделали много добра, потому что, глядя в глаза должнику, они видят себя щедрыми и добрыми. Вот и Назар видел во мне не столько человека, попавшего в смертельную беду, сколько плод своих трудов. Если меня разорвут, он зря старался.

Жорж подумал, что и отец иной раз стыдится смотреть ему в глаза, точно видит живой укор. И, напротив, когда ему удается сделать для сына что-то полезное, просто исходит радостью: смеется, говорит свободно, и голос его свеж и откровенен, будто между ними и нет зла.

А он сам? Стоит отличиться, показать себя, и Георгий Александрович лучится от удовольствия, точно доказал: вы зря меня бросили, я хорош, очень хорош – это вы несправедливы…

– Почему вы не были с послом в тот момент, когда на миссию напали?

Тысячу раз на сто ладов повторенный вопрос! Мальцов чуть не возопил, но взял себя в руки.

– Миссия располагалась в трех внутренних дворах большого дома. Я жил в первом. Рядом со мной были покои двух переводчиков и «султана» – персы так называют начальника стражи, точно издеваются над турками: мол, ваш султан – всего лишь командир военного отряда… Остальные русские жили дальше. Во втором, в третьем дворах. Когда толпа ворвалась, то пробежала наш двор и стала штурмовать ворота остальных. Я спрятался в верхних комнатах – балахне, по-ихнему, по-нашему мезонин. Не дай Бог никому, молодой человек, такое увидеть! Крики, чернь бежит волной мимо окон, хватает курьера нашего Хаджатура и режет прямо у бассейна. Кровь его льется в воду, и мне в первый миг видно, как струя только бьет, но еще не смешивается с водой. А они ругаются, ибо вода там – большая ценность. Мол, запакостили.

Мальцов перевел дыхание.

– Хотите знать, струсил ли я? Каюсь, струсил. Но не до потери головы. Вот странное чувство: я мог думать и действовать. Поймал несколько персов, которые не хотели соваться вперед, отдал им все имеющиеся деньги, поставил у дверей и велел говорить, что здесь живут люди Назар-Али-хана. И они говорили в надежде получить еще монет. А у меня не было. Понимаете, не было. Я сидел там часа три, ежеминутно ожидая, что ко мне вот-вот ворвутся…

«Вот это странно, – подумал Жорж. – Неужели те, кто уже взял деньги, не хотели сами ворваться и ограбить гяура?»

– А где же был караульный султан? – вслух спросил он.

– Еще утром ушел и больше не приходил. Как и Мирза-Абдул-Гуссейн-хан, шахский мехмендарь. Нам бы тогда понять…

«Кто же должен был знать, что они ушли, если не ты? Ведь они жили с тобой на одном дворе».

– А вы докладывали об этом послу?

– Я его не видел. Да и не задумался тогда.

«Странно для такого предусмотрительного человека».

– А Назар-Али-хан, он тоже ушел?

– Сначала нет. Тамошние считают слуг Аббас-Мирзы почти неверными. Не водят с ними дружбы. Назар сидел у себя. И он меня не выдал. Напротив. Подтвердил, что здесь везде квартируют его люди.

«Боялся Аббас-Мирзы, своего принца? Или и правда привязался к гяуру?»

– Поймите, – продолжал Мальцов. – Я видел, как сарбазы[70] и фераши[71] шахские преспокойно прогуливались среди неистовой черни и сами вместе с ней грабили наши вещи. Хоть и не марали рук кровью. И я с самого начала понимал, откуда ветер дует. Из дворца.

– Кто отвел вас в цитадель?

– Эти же сарбазы и отвели. Когда чернь схлынула и ночь накрыла побоище. Я не видел трупов товарищей. Но знал, что все убиты.

– Как же они нашли вас, если думали, будто ваш мезонин занят людьми Назара?

«Вторая несостыковка», – поздравил себя Жорж.

– Зилли-султан, губернатор Тегерана, им велел. Кто-то донес ему, что я жив. Может быть, сам Назар. Может, еще кто. Не знаю.

«Третья странность. Зилли-султан должен был по приказу шаха пробиться на помощь русской миссии с войсками. Но почему-то прибыл только ночью. И при этом знал, что один гяур жив.

– Я же сказал: сарбазы без препятствий прошли к нам, но и не думали защищать. Они, возможно, знали.

Жоржу трудно было соединить в голове все подробности. Но он вдруг нутром понял, что и Мальцов этого сделать не умеет. Более того, будь история хорошо продумана, в ней не нашлось бы оборванных концов, нелогичности. Напротив, все нити связались бы лучше некуда.

– Сарбазы привели меня сначала к Зилли-султану, в его дворец. Ночью. По улице они тащили меня как пленного, связали руки, подгоняли пинками, кричали, когда я споткнулся, хохотали надо мной и толкали. – Мальцов сглотнул. – Но не сами по себе, вы понимаете, а как бы на публику. Для тех, кто смотрел с крыш домов или даже выбегал из дверей, кидался комьями земли и мочился мне вслед. – Иван Сергеевич кивнул. – Да, это у них тоже принято. Я понял так: стражи тоже боятся черни и хотят, чтобы меня считали трофеем,