— О, ты не умрешь! — вырвалось непрошеное. Вера подалась вперед.

— Это уже необратимый процесс.

— Откуда тебе знать?

— Это плата за мою трусость. Такой человек, как я, только и мог — стать собирателем чужих переживаний, бумагомарателем…

— Не говори так!

Он замолчал, надолго закрыв глаза. Вера опять подумала, что он заснул или потерял сознание от усилий. Показатели на мониторах особо не менялись, ничего предупреждающего не загорелось, не запищало, не затикало, как это обычно бывает в фильмах. Едва она собралась подняться, он шумно вдохнул и повернул голову. Она увидела его глаза, черные, большие и печальные.

— Когда я был мальчишкой, больше всего на свете любил спускаться в антикварную лавку, расположенную на углу дома, прямо под нашей квартирой. Любил читать книги, которые приносили разные люди из своих библиотек папаше Массену. У него служил юноша, одного возраста со мной, может, чуть старше…

Он замолчал. Вера, превратившись в слух, придвинулась еще ближе и заставила себя сжать его пальцы. По телу пробежала волна отвращения, ее совершенно натурально начало тошнить, но, подавив рвотный рефлекс, она проронила:

— Тебе нельзя разговаривать. Молчи, береги силы.

Она нарочно сказала так, прекрасно зная: человеческая психика настроена в таких критических ситуациях выплевывать в качестве защитных механизмов поступки наперекор. В подтверждение ее слов он сделал движение головой, будто хотел сказать «нет».

— Однажды…

И опять молчание. Вера опять сжала его пальцы, внутренне побуждая ускориться. Боже, какая нелепая ситуация! Почему она вынуждена это делать? Но какая-то часть ее хотела знать то, что собирался сказать этот человек.

— Однажды я увидел, как этот… ребенок, в сущности… насилует девушку. Он пригласил ее посмотреть наряды, которые выставлялись в лавке… Особенные, времен Ренессанса. Ничего не подозревающая девочка, наша ровесница, надевала платье, он подходил к ней сзади… и затягивал корсет так туго, что она падала в обморок. И потом он ее насиловал… Я был так потрясен, что… что-то случилось с моей головой… я никогда не знал по-настоящему, как это — быть с женщиной.

— Боже, какой кошмар!

— Наконец… наконец, я это сказал. Двадцать пять лет эта тайна душила меня…

— Кто этот человек? Вы его знаете?

— Это… плод моего воображения.

— Что?

— Теперь это совершенно не важно… У меня появилась ты… и я бы хотел успеть попросить прощения за то, что… Ты была моей лучшей королевой! Единственной, которую я полюбил, которую искал. И нашел.

Вера стиснула его руку, преодолевая очередную волну тошноты. Перед глазами вспышками возникли собаки, лицо в тряпичной маске, подвал, наполненный светом свечей и одуряющими запахами.

— Вы…

— Почему на «вы»? — проронил он с горечью.

Вера сглотнула, набрала в легкие воздуха.

— Почему ты не заявил на него в полицию, ведь это он убил мальчика?

— На кого? А… Что? Нет… мальчика никто не убивал… Это была чистая случайность.

Он опять закрыл глаза. Видимо, у него путается сознание. Вера хотела напомнить, что вчера в саду Тюильри был найден труп похищенного ребенка, но он заговорил вновь.

— Это была дичайшая случайность… Мальчики, мои ученики… они так увлеклись историей Жана Живодера, что решили пойти на кладбище ночью, чтобы вызвать его дух. Один из них оступился в потемках, упал и разбил голову, — слабым голосом говорил Куаду, делая после трех-четырех слов тяжелый, судорожный вдох. — Другой… не скажу, кто… унесу его имя в могилу… позвонил мне…

— Что? — Вера едва понимала, что он говорит. — Почему вам? У него не было родителей?

— Он позвонил мне. Что я мог поделать? Рыдал в трубку… товарищ умер прямо у него на глазах… А мальчишка скрытный, себе на уме, чистый Раскольников в душе. Ему требовался хороший психолог… Я подумал, он его убил, чтобы попробовать, как это — убивать. Делать нечего… я приехал, погрузил тело в машину, отвез подальше от Парижа и бросил на обочине…

— Вы с ума сошли? Кто так делает?!

— Я был напуган… Это я им внушил мысли… проверять… тварь ли дрожащая… я их научил пробовать этот мир на зубок. Я им поведал о той эйфории, которую испытывает убийца, прежде чем растечься в луже раскаяния.

— А второго мальчика тоже вы в платье посадили?

Эрик молчал, странно улыбаясь. Вера в недоумении вскочила.

— Отвечайте! Вы его убили в ту ночь, когда пытались меня короновать? Вы «Призрак Тюильри»?

Продолжая улыбаться, он отрицательно покачал головой. Вера вспомнила слова Зои, которая говорила, что Куаду неспособен на убийство. Более того, он сейчас поведал, как по просьбе одного из детей пытался замести следы преступления другого, корил себя за то, что показал детям — оказывается, можно почувствовать эйфорию при убийстве.

— Кто убил второго мальчика? Кто? Отвечайте!

— Нет. Я унесу эту тайну в могилу, моя прекрасная королева Вера. Она принадлежит не мне, я лишь стал нечаянным свидетелем.

— То есть вы все-таки знаете, кто такой этот «Призрак Тюильри»?

— Да, знаю.

— Где он сейчас?

— Он исчез в ночь первого убийства, в девяносто девятом… Больше я его никогда не встречал.

— Как это, черт возьми?.. Как его звали?

— Прошло столько лет, я не помню.

— Это он… твой Жан Живодер?

— Да.

— Ты прекрасно знал, кто такой этот — «Призрак Тюильри». Все эти годы знал! — в ужасе воскликнула Вера.

— Я не смог тогда его выдать… А теперь это уже дело принципа. Или я умру совершенно ничтожным, без грамма уважения к себе.

Вера не находила слов, слыша подобный абсурд.

— Он не отпускал меня… никогда не покидал мою голову. Иногда мне казалось, что это мое второе «я». Я чувствовал то, что чувствует он, убивал вместе с ним…

Вдруг показатели на экранах стали резко падать. Вбежала медсестра, ахнула и пулей вылетела из палаты.

— Все, кажется, начало действовать… Смерть автора… прямо как заповедовал Ролан Барт, — недобро усмехнулся он.

— Что… начало действовать? — в ужасе пролепетала Вера, видя, как резко побелело его лицо, под кислородной маской выступила пена, не зафиксированная рука стала дергаться, пальцы приняли неестественную, скрюченную форму.

— Яд.

— Какой яд? В больнице не может быть яда… — И вдруг до нее дошло, что Куаду наврал с три короба. Врал на смертном одре! Он был писателем, а у таких людей ложь и правда смешиваются в единую субстанцию так, что они сами не знают, врут ли или говорят искренне.

— Это он приходил? Он вам ввел яд?

Из коридора раздался зычный голос Кристофа: комиссар распорядился немедленно показать, где в больнице камеры на входе в реанимацию и операторская. Значит, они тоже поняли, что убийца побывал в больнице.

— Скажите, кто он? — Вера вцепилась в