милая моя, что уж тут удивительного», – Марк снисходительно улыбнулся и одарил её несвойственным ему ласковым взглядом, он был под впечатлением, глаза горели, но не под влиянием девушки, конечно, хотя она и могла неверно истолковать.

Раевский чувствовал, что для него это была не просто выставка художника, а общение с себе подобным, но намного более высшим существом. Голова кружилась от рождающейся в водовороте увиденных образов мысли, но требовалось время.

После гуляли вдоль Москвы-реки и ели мороженое.

– Что думаешь? – она заговорила не сразу, спустя какое-то время.

– Понравилось, – кивнув головой, ответил Марк.

– И это всё, что ты можешь сказать? – Девушка подняла на него возмущённый взгляд.

– Ты скажи.

– Не пойму, ты идиот или прикидываешься? Всё испортил. Я думала, будем взахлёб делиться впечатлениями, а теперь и охота пропала.

– Прибереги для профессора, ему будешь описывать возбудившие тебя образы, – равнодушным тоном произнёс Раевский.

– Что?! Нахал! А у тебя девушка есть?

– Есть, – уверенно ответил студент, на этот вопрос у него был однозначный ответ.

– Врёшь, – жёстко отрезала Марина.

– Хм, это почему ты так решила? – он не хотел вступать в полемику, но стало любопытно.

– Ну, расскажи о ней, а после я скажу.

– Нечего рассказывать. Она старше меня, замужем. Иногда мы встречаемся, когда её мужа нет дома.

– Брехня. Опиши её.

– Что описать? Внешность?

– Без разницы, хоть внешность, хоть характер.

– Ну, она красивая, вернее, не прям идеальная, мне нравится, страстная, – замямлил Марк, понимая, что проигрывает всухую.

– Всё, замолчи, не могу, тушь потечёт, – ржала Марина.

– Да пошла ты! – зло огрызнулся Раевский, посчитав, что такая реакция вполне уместна.

– Не обижайся, – она взяла его под локоть. – Хочешь, я с тобой пересплю? – Девушка заглянула в глаза студенту, и ему показалось, что она не шутит.

– Марин, ты долбанулась, что ли? – Он вперил в неё удивлённый взгляд.

– Прикалываюсь, придурок, – ржала она.

Как же Раевский намучился с ней за этот день! К шести часам они должны были вернуться в гостиницу, он упал без сил на кровать и смотрел в потолок опустошённым взглядом, пока не пришёл его товарищ.

– Ой, и не спрашивай, после выставки ходили по ГУМу полдня, она вынесла мне мозг, я больше не человек, я зомби, – отчитывался Марк.

Спустя неделю после поездки у Раевского началось его обычное в это время года обострение. Он часто представлял себе, как во время конференции, нарушая протокол, влетает на кафедру и во всю глотку выкрикивает свои вопросы всем этим светилам психиатрии: «Какова природа мучительных снов и голосов в моей голове, что звучат так явно, будто наяву, и подстрекают? Почему всё остальное время их нет? Кто их включает и выключает?»

Психиатры стали бы переглядываться, пожимать плечами и мотать головами, удивляясь, что за нахал такой, прерывает их серьёзные беседы. Самый сердобольный из них сжалился бы, подошёл, обнял по-дружески за плечи и, уводя из зала, монотонным, чуть вкрадчивым голосом, каким говорят с пациентами, стал бы рассказывать про нарушение нейронной деятельности сенсорной коры головного мозга, про то, что это всего лишь внутренняя речь, выражающая собственные мысли, просто она неверно определяется как чужая. Может, даже честно бы заключил, что наука ещё не докопалась до истины.

«Хорошо. Допустим, сны я могу объяснить, – думал Марк. – Я смотрю на календарь, вижу приближение роковой даты и пусть даже против своей воли, подсознательно, начинаю ждать эти сны, тем самым их создавая. Если голоса – это мои собственные мысли, то я сам и могу их изменить. Но есть одно “но” – я точно знаю, что сломаюсь, вступив в сопротивление, это слишком тяжело».

Раскрасневшийся от мороза, в лыжном костюме в комнату влетел Артём.

– Эстафету выиграл, – радостно сообщил он. – Пожрать есть чего? Нет? Чё, мать опять еды не оставила? А ты чего делаешь? – Приятель подошёл к Марку, сидевшему за мольбертом. – Рисуешь?! – Он громко засмеялся. – Не тот инструмент выбрал, дружище.

Нет, он и не собирался, он боялся сопротивляться.

«Да-да, я всё сделаю, – юноша покорно падал на трясущиеся колени под струёй воды в душе, затыкая уши руками. – Я сделаю, я не буду противиться. Нет, мама, нет, не надо! Не говори так! Мне больно».

Отпускало, и он зло мастурбировал, а после, стоя перед запотевшим зеркалом, говорил своему отражению, глядящему исподлобья:

– Чёртов шизик. – И плевал в него.

«Не тот инструмент, говоришь? Будет тебе тот», – было первой мыслью Марка, когда он проснулся в свой двадцать второй день рождения.

Решил немного добавить ярких красок. Когда стемнело, Раевский занял свою позицию. Он выбрал парк с густой растительностью, почти в центре города, но подальше от района, который курировал Дорохов. Идея была проста. Для её осуществления Марк оделся в рабочую спецовку с перчатками и кепкой. А в качестве инструмента выступал банальный и никогда не подводящий гвоздодёр.

Засев в плотных кустах, подальше от фонаря, он высматривал подходящую жертву, в идеале – молодого парня, идущего в одиночестве. Вот кто-то появился на дорожке, пошатнулся. Пьяный мужик, его пропустил, неприятно руки марать о такого, не под настроение. Прошла весёлая разнополая компания. Сердце стучало ровно, он чувствовал, что не один в своём деле, а есть некая неведомая сила, которая помогает ему, и был спокоен и уверен в успехе.

В поле видимости показалась влюблённая парочка, молодой парень и девушка. Они шли, обнявшись, иногда останавливались, чтобы поцеловаться, и мило шептались. Несмотря на то что их было двое, у Марка прозвучала в голове команда к действию. Он зло усмехнулся и стал издавать звук, похожий на жалобное мяуканье котёнка. Сработало, парочка остановилась. Девушке, конечно, стало жалко животинку, а юноше надо было показать, что он настоящий рыцарь.

– Ты постой, а я посмотрю, – сказал он девушке.

– Я с тобой, – заботливо прошептала она.

– Нет, тут густые кусты, поранишься, платье порвёшь. Я его вытащу. Ты подожди здесь.

Парень нырнул в заросли, звук стал удаляться, и он последовал за ним.

– Кис-кис, – звал он и прищуривался, вглядываясь в темноту. – Где же ты? – Это были последние слова в его жизни. Девушка больше не почувствует вкус его поцелуев. Они не займутся любовью, как хотели, не поженятся. Она будет плакать навзрыд, рвать на себе волосы от горя, идти за гробом и кидать в могилу горсть земли.

Раевский нарисовал свою картину красным, искромсав его череп. А после очень быстро и бесшумно, словно хищный зверь, ретировался. Всё продумано: и как переодеться, и как уничтожить улики и замести следы, если будут выслеживать кинологи, не упущено ничего, даже алиби.

Дикий крик на всю округу не заставил монстра вздрогнуть, он ждал его.

«Нет,