Но Бийотт еще не выровнял линию бельгийского фронта, как то было бы желательно: англичане и бельгийцы остались на прежних позициях по требованию его величества короля Леопольда, который не желал, чтобы Брюссель вдруг очутился впереди линии фронта…

Гамелен, которого больше уже не занимает остров Вальхерен, подготовляет перевод своей ставки, обдумывает возможность отъезда правительства из Парижа. Он остановился на районе Жиан-Бриар для штабов генерала Жоржа и генерала Думанка, а также и для собственного передового командного пункта.

Для этого у Гамелена есть веский довод: если Муссолини, воспользовавшись разгромом наших армий, начнет наступление в Альпах… на кого тогда возложить командование? Жорж командует Северо-восточным фронтом… но общая ответственность за Северо-восточный и Юго-восточный, как и за отдаленный сирийский фронт… конечно, падает на него, на Гамелена.

В настоящих условиях эта ответственность мало его устраивает. Он предпочитает лишний раз показать Полю Рейно, который его не любит, насколько он доверяет Жоржу. На Жоржа он возложит общую ответственность за два французских фронта — Северо-восточный и Юго-восточный. Для этого центральное положение Жиан-Бриара чрезвычайно подходит. Никто не сможет упрекнуть Гамелена в отсутствии предусмотрительности.

Этой же ночью в министерстве внутренних дел, на заседании, на котором присутствует Поль Рейно, Париж объявляется прифронтовой полосой. Полицией уже приняты нужные меры. Учитывая серьезность положения, из армии отзываются сорок взводов мобильной гвардии и поступают в распоряжение военного губернатора Парижа генерала Эринга для поддержания порядка в столице. Еще сегодня днем предполагалось выделить для отправки на фронт некоторое число 75-миллиметровок, обеспечивающих противовоздушную оборону Парижа. А теперь решено оставить эти орудия на месте не для защиты столицы от вражеских самолетов, а для наведения порядка на улицах. Ибо отныне страшным вопросом встает не то, что будет, если немцы займут столицу, но то, что может сделать народ Парижа еще до того, как противник войдет в город.

В пять часов утра Гамелен возвращается в Венсен. И из его ставки во все концы рассылаются приказы… и расползаются слухи.

XIV

— Ох, что же это такое! — простонала Матильда, поворачиваясь на другой бок. Кому это вздумалось звонить в такую рань? В полутьму высоких комнат ворвался пронзительный телефонный звонок. Ромэн никак не мог очнуться. Она потрясла его за плечо.

Он сел на кровати, растрепанный, с голой грудью. Как всегда, первым делом опустил на лоб свою любимую прядь. Матильда немножко поохала, словно жалуясь, что ее разбудили, и погладила своего муженька по плечу. Он взял трубку.

— Да… я… Кто у телефона?

Ответ не смягчил Висконти. — Что за нахальство, звонить в такую рань, еще темно… Что? — Звонил Доминик Мало. Положение было настолько серьезно, что он не мог дождаться утра. Его тоже подняли с постели. Позвонили с улицы Сен-Доминик. Немецкие танки или уже в Лаоне, или подходят к нему. На Париж идут три танковые дивизии, а за ними следом моторизованная пехота. Они будут здесь уже к вечеру… да, да, да… к вечеру… самое позднее — ночью… — Так, значит, Парижу крышка?

Матильда прижалась к мужу, она не слышала, что ему говорили по телефону. Но у Ромэна был такой голос, такой голос! Он с раздражением отодвинулся от нее. Он слушал. Потом, прикрыв ладонью трубку, повернулся к жене. — Они подходят… понимаешь?.. подходят. — В голосе его звучали незнакомые ей нотки, странное сочетание: испуг, ужас и жгучее любопытство. — Спасибо, Доминик… спасибо, что позвонил… Ну, конечно, ты же знаешь, как я всегда возмущался, — я так и знал, что они нас до этого доведут! Но что тебе сказали?.. Чем они объясняют?..

Слово, которое откуда-то издалека, с окраины, откуда-то из Терна, пройдя сквозь стены, по улицам, проникло в темноту комнаты, это слово сегодня утром по секрету повторялось во всех телефонных сообщениях, во всех предрассветных разговорах. Как? Что ты говоришь? Я не ослышался?

— Коммунисты… — раздался в трубке голос депутата-радикала. — Армия разложилась под влиянием коммунистической пропаганды… понимаешь?.. Вот все и расползлось по всем швам!

В первую минуту Ромэн чуть не рассмеялся, хотя момент для этого был совершенно неподходящий. Затем подумал — он был человеком сообразительным — и спросил: — Это твое мнение… или ты говоришь со слов того, кто тебя информировал?.. Ага, с его слов. А тот, кто тебе говорил, что за человек?

Когда Ромэн положил трубку, Матильда в свою очередь спросила: — А тот, кто ему говорил, что за человек? Что тебе ответил Доминик?

Депутат Восточных Пиренеев опять нырнул под одеяло, под бок к жене, прижался колючим подбородком к ее плечу, с которого соскользнула шелковая рубашка. Он задумался. Потом зашептал: — По словам Доминика, человек очень авторитетный… полковник… Будто бы ему позвонили из Венсена, из ставки Гамелена, и сообщили…

— А вдруг это правда, — сказала Матильда.

— Да, может быть, и правда. Во всяком случае, военные хотят уверить нас, что это правда…

— Что? Что Парижу крышка?

Ясно, она только это и слышала. Ромэна вдруг охватило беспокойство. — Я зажгу свет… — Ой, зачем… еще семи нет!

— Да, но если военные еще до семи трезвонят по телефону всему Парижу, что…

Вдруг до Матильды дошло.

— Но ведь это же ужасно! А мы как же?

Ромэн вылез из-под одеяла и голым забегал по комнате. При тусклом свете ночника он был похож на прежнего Ромэна, каким он был в дни молодости, когда они познакомились. Тогда он был футболистом… Ромэн, почесываясь, остановился перед женой.

— Это и слепому ясно… — сказал он.

Что ясно? Он объяснил: военные… Ты можешь себе представить, чтобы… когда враг подходит к городу… людям звонили по телефону и говорили: собирайте свои пожитки?

— Как? Мы сейчас же и уедем?

Может быть, это было бы самым благоразумным. Чтобы не очутиться на линии огня! Но Висконти думал о другом, совсем о другом. Если военный, связанный со ставкой главнокомандующего или с министерством национальной обороны, не дождавшись утра, старается объяснить поражение, да еще политическими причинами… значит, такое объяснение в интересах армии.

— Постой, я сейчас позвоню в министерство информации.

В министерстве та же песня. Упоминают о Реймсе. О том, что некоторых генералов отстранили от командования. Но у Фроссара тоже все объясняют подрывной деятельностью коммунистов. А ведь как будто совсем не в интересах министерства информации подчеркивать провал своей собственной пропаганды…

Ромэн надел носки. Не надо терять голову. Да, поражение. Я восемь месяцев к нему готовился. И все-таки, когда оно сваливается тебе на голову… Значит, они так