две медные пушки, обшарили все каюты и палубу и спешно нагружали свои баркасы английским добром, не брезгуя ничем, что можно было перетащить с палубы на баркасы: койки, столы, стулья, посуду, ящики и мешки с провиантом, снаряды, порох, клетку с курами, две пары телят… и когда оказалось, что перетаскивать больше уж нечего, осталась одна недвижимость, облили палубу маслом и подожгли.

И целую ночь любовались таганрожцы пожаром на море. Подобный пожар всегда бывает красив, особенно же в том случае, если горит тот самый корабль, который незадолго перед тем, неуязвимый сам, посылал со своих бортов бомбу за бомбой.

Сгорела палуба, сгорели мачты, но утром казаки стали жалеть, что не сняли все-таки большого орудия и не вытащили машины. Пожар же прекратился сам собою, когда огонь дошел до подводной части.

Подвели снова на заре баркасы свои к канонерке, однако не удалось снять и в этот раз ни орудия, ни машины. Волна закидала внутренность судна песком, от тяжести оно погрузилось глубже, и пришлось оставить мысль попользоваться чем-нибудь еще. Зато оба флага и обе медные пушки в тот же день торжественно были отправлены в Новочеркасск, столицу области Войска Донского: казаки не пожелали уступить кому-нибудь свои трофеи.

II

Обеспокоенный за целость Чонгарского моста, Горчаков придвинул к нему большой охранительный отряд, но на крупные действия как здесь, так и вообще в Приазовье интервенты все-таки не решались.

Укрепившись еще более после смерти лорда Раглана в положении первого среди равных – главнокомандующих союзных армий, – маршал Пелисье не хотел распылять силы, пока не был еще взят Севастополь. Человек весьма самолюбивый, он получил слишком чувствительный щелчок от своего императора для того, чтобы думать о чем-нибудь ином, кроме прямой задачи войны – взятия города и уничтожения остатков русского флота.

Все причины неудачи провалившегося так позорно июньского штурма были им учтены, африканский пыл его укротился, он пришел к решению действовать хотя и медленно, но вернее, отложив новый общий штурм крепости, а точнее – укрепленного лагеря, чем, в сущности, был Севастополь, на неопределенное будущее, когда накопится для этого достаточно возможностей, сил и средств.

Инженер-генерал французской армии Ниэль получил, вопреки желанию Пелисье, большой вес и значение. Он не только энергично опроверг все доводы английского инженер-генерала Джонса, совершенно спасовавшего перед твердынями третьего бастиона, но его план постепенного, методического приближения к русским веркам путем траншей был вполне одобрен на совете главнокомандующих.

Он требовал также огромного числа новых орудий, и орудия были доставлены: частью они подвозились морем, частью просто снимались с военных судов.

К концу июня несколько батарей установлены были на высоком берегу Килен-балки, чтобы русским пароходам невозможно уж было подходить к Килен-бухте, как это было в день штурма, когда смели они своим огнем четверть дивизии Мейрана.

Но кроме этих, киленбалочных, устроено было еще девятнадцать новых батарей, и только две из них, французских, обстреливали Городскую сторону, все же остальные – двенадцать французских и пять английских – начали действовать против Корабельной, давая понять даже и не посвященным в тайны осады крепости, что именно сюда направлены все стремления осаждающих.

Пуля, поразившая Нахимова, была пущена в него с расстояния всего ста сажен – так успели уже в конце июня подвинуться к Малахову кургану французы. От второго бастиона они были на расстоянии полутораста сажен, от первого – в полуверсте. Настойчивость и энергия, с какой двигались французы к Малахову, долбя под непрерывным огнем тугую каменистую почву кирками и мотыгами, тоже была показательной.

Тот холм, который назывался у русских сначала Кривою Пяткою, потом Камчаткой, а у французов – Зеленым холмом, теперь был покрыт батареями: шесть батарей поместилось на нем, и все они были направлены на Малахов.

Неприятельский флот, выстроившийся полукругом перед входом на Большой рейд, бездействовал, но на судах установлены были оптические сигналы. С марсов этих судов вахтенные наблюдали в сильные морские трубы передвижения русских войск как в городе, так и в тылу укреплений Корабельной. Оптический телеграф передавал сведения о скоплениях войск на осадные батареи, и те открывали вдруг неожиданно сильный сосредоточенный огонь, наносивший большие потери.

Обычно же батареи союзников днем направляли артиллерийскую стрельбу против тех участков севастопольских укреплений, к которым ночью они желали продвинуть ближе свои траншеи. Ружейная же перестрелка ежедневно была жаркой: не меньше пятнадцати тысяч пуль выпускали штуцерные с каждой стороны в день. Ракетные же станки интервентов посылали как зажигательные, так и взрывчатые ракеты не только на Северную, но и в лагерь войск на Инкерманских высотах.

Несколько больших судов, праздно стоявших на рейде, получили повреждения от огня французских килен-балочных батарей; два пороховых погреба были взорваны; то там, то здесь вдруг начинались в городе пожары, но прекращались сами собой; разбит был как раз во время воскресной обедни купол Михайловского собора.

Однако не оставались в долгу и русские батареи. Конец июня и начало июля по старому стилю было временем наибольшего порохового богатства, так что на тысячу выстрелов в день со стороны интервентов русские батареи отвечали пятью тысячами, причем командиры соседних батарей, даже не получая на то приказа начальства, действовали сообща по какой-нибудь одной батарее противника и, уничтожив ее до основания, переносили огонь на другую.

Земляные работы между тем шли на укреплениях так, что вызывали удивление интервентов. Вот что писал об этом один из офицеров французской армии: «Русские делают чудеса – мы должны сознаться в этом открыто и громко. Они работают с искусством и быстротою, похожими на волшебство. Сильная жара не позволяет ни нам, ни неприятелю много работать днем, но – можете принять это в буквальном смысле – не проходит почти ни одного утра, в которое, глядя на Севастополь, мы не открыли бы нового окопа или чего-нибудь подобного. Всего хуже для нас, что эти новые верки очень часто имеют влияние на наши работы и принуждают нас к переменам, отнимающим у нас время. Поэтому не верьте, когда назначают вам для штурма то тот, то другой день. Думаю, что даже наши вожди затруднились бы сказать об этом что-нибудь определенное».

Севастопольская кампания была прежде всего делом исполинских трудов русского народа, одетого в серые шинели. Количество земли, вырытой и переброшенной с места на место солдатами, совершенно не поддается учету. Сплошной, притом двойной вал тянулся на десять километров и потому был заметен, но все эти бесчисленные траншеи, эполементы, ложементы, блиндажи, пороховые погреба, минные колодцы и галереи и множество других менее заметных работ, притом возобновляемых то здесь, то там каждую ночь, – одним этим совершенно баснословным трудом может