— «Бела Виста», — сказал он шоферу. — Да, да.

Название Чеп повторил, чтобы избежать недоразумений: шофер наверняка владел только португальским, а в английском силен не был. Других приличных отелей, кроме «Бела Висты», Чеп не знал. А к «Пагоде», помнящей «Гав! Гав!», красные туфли и «Мне надо деньги», даже на пушечный выстрел приближаться не хотелось.

Ему было несложно вообразить Бэби столь же счастливой с другим мужчиной, поскольку она считала, что незаменимых мужчин не бывает. Но самого себя ни с кем, кроме Мэйпин, Чеп представить не мог; ей равных нет. И ему, когда он с ней, тоже нет равных.

— Первый раз в Макао? — спросил шофер.

— Кому это важно?! — отрезал Чеп.

Мэйпин сидела в неудобной позе, все еще привалившись к его боку.

— После «Бела Виста» хотите казино?

— Подумаем, — пробурчал Чеп. Увидел в окне сверкающую, подсвеченную прожекторами крепостную стену и несколько пустых пьедесталов.

— Они забирали статуи, посылали их в Португалию, чтобы китайцы их не поломали, — пояснил шофер. Затем обратился по-кантонски к Мэйпин, вероятно сообщив ей то же самое, но она не ответила.

Историю о том, как статуи, художественные ценности и церковные реликвии с большой помпой упаковали и вывезли из Макао, пересказывал и обсасывал весь Гонконг. Дескать, португальская колония однозначно дала понять, что кротко ляжет под Китай, позволит безнаказанно над собой глумиться. А ведь Макао ждать Передачи еще несколько лет. Гонконг презирал Макао — но сам сдался без боя. Теперь, накануне своего отъезда, Чеп сам подивился, почему гонконгские памятники — королева Виктория, сэр Томас Джексон, Нейпир[24]и все остальные, включая «Полуденную пушку»[25], — не отправлены на родину.

Такси поднялось на холм и, делая поворот за поворотом, понеслось по булыжной мостовой мимо садов за каменными оградами, мимо особняков с раскрашенными стенами, уставивших все окна на бухту, проехало по узкому мостику. Казалось, из китайского порта они перенеслись в предместье Лиссабона.

В «Бела Висте» — огромной белой вилле на краю обрыва — ярко горел свет; картины в золоченых рамах и паркетные полы блестели; но отель пустовал. К Чепу и Мэйпин подошла женщина в темном пиджаке:

— Хотите у нас остановиться?

— Ужин на двоих, — распорядился Чеп, украдкой приглядываясь к эмблеме на ее нагрудном кармане, надеясь, что это изделие «Империал стичинг». Но определить на глаз не сумел.

— Сюда, пожалуйста.

Мэйпин побрела вслед за Чепом на негнущихся ногах, точно пленница; на лице у нее вновь появился страх. Либо ее поразила обстановка — в Гонконге таких отелей не было, либо казались ненадежными деревянные полы.

По меню в огромной папке с аксельбантами Чеп заказал ростбиф с овощным гарниром и бутылку кларета. Мэйпин в меню даже не заглянула.

— А мадам?

— Суп, — обронила она.

Когда официант ушел, Чеп заговорил:

— Эта самая эмблема, — и постучал по своей груди, — она наша?

— Номер семь. Специальный заказ. Четыре цвета с золотым оттенком, — произнесла Мэйпин похоронным голосом, вновь припомнив фабрику и А Фу.

Кларет откупорили и разлили по рюмкам.

— За нас, — поднял Чеп тост.

Но Мэйпин не повеселела.

— Я о вас позабочусь, — сказал Чеп.

— Как он попадал в мою комнату? — спросила Мэйпин.

— Выкиньте из головы, — посоветовал Чеп.

Он выпил, и на душе у него стало светло. Он знал, что способен ее защитить. Мэйпин с нежной мордочкой печального котенка сидела, втянув голову в плечи, болтала ложкой в тарелке. Чеп понял, что для нее такой суп — не суп. Другое дело давешняя густая похлебка, которую разливал по мискам Хун в «Золотом драконе», — с клецками, размокшей зеленью и рыбными фрикадельками. Ту похлебку Мэйпин посчитала настоящим супом — за что и поплатилась. Чеп разрезал свой ростбиф, увидел, как потекла из него водянистая кровь, разжевал мясо, запил вином, которое было одного с ростбифом цвета, утер губы.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказал он Мэйпин.

Чтобы выпить кофе, они перебрались на веранду, защищенную от ветра жалюзи. Внизу раскинулся Макао — бухта, казино и клубы; крохотные яркие огоньки, темные силуэты крыш, контуры склонов. Чудилось, будто город уже покинут португальскими колонистами — но пока еще не занят китайцами.

— Простите меня, — выговорила наконец Мэйпин.

Именно это Чеп и хотел услышать. Она признает, что создала ему проблемы, что перед ней стоит выбор. Но он взял заботы о ней на себя. Он знает, как уладить дело.

Все еще держа в руке недопитый бокал — не пропадать же вину зазря, — Чеп заявил:

— Можете на меня положиться. Я всегда буду о вас заботиться.

Своим чистосердечием он, по-видимому, завоевал ее доверие — а почему, собственно, нет? Ни одной женщине он никогда еще не говорил такого. В том-то и состоит прелесть общения с девушками из баров, что правды им не говоришь, поскольку твои слова им глубоко безразличны. Но тут Чеп сам себе удивился, обнаружив, что говорить Мэйпин правду ему приятно, в радость. Конечно, он хотел Мэйпин, но пока был способен терпеть. Спешить некуда. Самое главное — чтобы с ним она чувствовала себя в безопасности; и, кажется, сейчас она действительно несколько успокоилась.

Еще глоток вина; с этим глотком Чеп ощутил на языке вкус слова «люблю». Он проглотил это слово, запил вином — а слово вновь навернулось на язык Чепу захотелось поделиться этой доброй вестью с Мэйпин.

Момент был самый подходящий: на колоннах веранды, точно вылепленных из крема, дрожали отсветы, панорама Макао терялась вдали, а прямо под ногами шелестели трескучие кроны пальм. Ласковый воздух был пропитан ароматами невидимых Чепу цветов.

Макао — нищий, раболепный, странный, скромный город, не такой шумный, как Гонконг, исполненный печали. Сейчас эта печаль была Чепу мила. В таком отеле им с Мэйпин — самое место. Чеп всегда считал своим домом Гонконг, но нет: там он гость, такой же гость, как Мэйпин, и теперь ясно — они там чересчур загостились. А по большому счету — как понял Чеп сегодня, — если ты кого-то любишь, то можешь жить где угодно, потому что, где бы ты ни был, твоя жизнь в любимом человеке.

Чеп сказал:

— Я хочу снять здесь номер. Пожалуйста, не волнуйтесь.

В ответ Мэйпин просто уставилась на него, сложив руки на коленях. Прямые черные волосы обрамляли ее лицо. Как-то она призналась ему: «Когда мои волосы слишком короткие, я похожая на мужчину». Она ошибалась. После стрижки она начинала походить на мальчика и становилась для Чепа еще желаннее.