В почтово-пассажирском бизнесе в Америке были заняты тысячи людей и десятки тысяч тягловых животных, лошадей и мулов. Одной из самых знаменитых дилижансных линий была «Холлидэй, Оверлэнд мэйл энд Экспресс» – «Сухопутная почта и экспресс Холлидея» под управлением Бенджамина Холлидея, которого прозвали «Король дилижансов». В 1862–1866 годах это была крупнейшая пассажирская линия. Конечно, её дилижансы возили и почту, но это было не основным их занятием.

Надо заметить, что на скорость доставки влияла и погода. Например, снегопады и паводки задержали доставку всей почты с востока до Солт-Лейк-Сити с 23 марта по 4 апреля 1862 года. В декабре следующего года дилижансы стояли, пока равнины Канзаса и Небраски были покрыты глубоким снегом. Сильная снежная буря остановила почтовую службу в феврале 1864 года. Один дилижанс смог проехать не более восьми миль от Солт-Лейк-Сити и был вынужден вернуться.

Дилижансы Холлидея перевозили почту для всех почтовых отделений. Там, где поблизости не было отделений, почту доставляли на армейские посты. В 1865 году на главной линии находились восемнадцать почтовых отделений.

На станциях линии дилижанса располагались и телеграфные посты.

Для регулярного сообщения по 1200-мильной линии Холлидея нужны были 75 кучеров. Расстояние между базовыми станциями составляло 50–60 миль. Зарплата колебалась от 75 до 100 долларов в месяц. Когда на тропу войны выходили индейцы, то кучерам полагалась надбавка за страх, тогда их ежемесячное жалование доходило до 200 долларов в месяц.

Рядом с кучером сидел вооружённый курьер. Один курьер полагался на 250 миль маршрута, и ему платили 61,5 доллара в месяц. Он следил за местностью, высматривая бандитов или враждебных индейцев, охраняя экспресс-почту (деньги, золото и ценные бумаги).

Курьеры работали вахтовым методом, Через каждые три недели они отдыхали 9 дней. А поездка могла продлиться 6 дней и ночей. Кроме охраны экспресс-почты на обычных дилижансах, курьеры сопровождали экспресс-дилижансы, предназначенные исключительно для перевозки ценностей.

Вот как описывает Марк Твен поездку в романе «Налегке»: «Наша карета представляла собой громоздкую тряскую колымагу чрезвычайно внушительного вида – огромная люлька на колёсах. Везла её шестёрка резвых лошадей, и рядом с кучером восседал кондуктор – особа, облечённая всей полнотой власти, ибо на нем лежала обязанность заботиться о почте, багаже, посылках и пассажирах. На этот раз, кроме нас троих, пассажиров не было. Мы расположились внутри кареты, на заднем сиденье. Все остальное пространство было заполнено тюками – мы везли с собой копившуюся три дня почту. Тюки, почти касаясь наших колен, отвесной стеной поднимались до самой крыши. Кроме того, груды посылок лежали на империале и оба багажника были полны до отказа. В общей сложности, по словам кучера, с нами ехало две тысячи семьсот фунтов почты: «Немного для Бригема, для Карсона и для Фриско, но больше всего для индейцев, а они и так уж обнаглели, что же это будет, когда они начитаются всякой всячины?» Так как при этом лицо его страшно исказилось, словно он хотел лукаво ухмыльнуться, но ему помешало землетрясение, – мы догадались, что замечание это – шутка и что, по всей вероятности, мы сбросим почти весь груз на дороге через прерии, где его подберут индейцы или ещё кто-нибудь.

Лошадей мы меняли каждые десять миль в течение всего дня и буквально летели по укатанной ровной дороге. На каждой остановке мы выскакивали из кареты, чтобы размять ноги, и поэтому вечер застал нас свежими и бодрыми.

…Почтовые станции тех времён помещались в длинных низких строениях, сложенных из высушенного на солнце бурого кирпича (так называемого самана). Крыши, почти не имевшие ската, были соломенные, а сверху покрыты толстым слоем земли, на которой довольно густо росли трава и сорняк. Мы впервые в жизни увидели палисадник не перед домом, а на крыше его. Станция состояла из сараев, конюшни на двенадцать-пятнадцать лошадей и трактира для приезжающих. Тут же спали смотритель и один-два конюха. Здание трактира было такое низенькое, что на стреху можно было облокотиться, а в дверь входили, нагнув голову. Вместо окна в стене зияло квадратное отверстие без стекла, в которое с трудом пролез бы взрослый мужчина. Пол был земляной, но утоптан плотно. Печи не имелось, впрочем, её с успехом заменял очаг. Не было ни полок, ни шкафов, ни кладовых. В одном из углов стоял открытый мешок муки, а у подножия его примостилось несколько почерневших допотопных кофейников, жестяной чайник, фунтик соли да свиной окорок.

…Кому не известно имя Бена Холлидэя – человека несокрушимой энергии, который на бешеной скорости мчал через весь континент пассажиров и письма в своих почтовых каретах, – две тысячи миль в пятнадцать дней, по часам!

…Прошло немного времени, и вот уже все мы вытягиваем шею, стараясь получше рассмотреть «верхового» – неутомимого гонца, который мчит письма через континент, покрывая в восемь дней тысячу восемьсот миль от Сент-Джозефа до Сакраменто! Подумать только – каково это для бренного тела коня и человека! Такой верховой почтальон обычно представлял собой существо низкорослое и худощавое, однако энергии и выносливости в нем было хоть отбавляй. В какое бы время дня или ночи ни наступал его черед, будь то летом или зимой, шёл ли дождь, снег или град, вела ли по его участку прямая ровная дорога или неистово петляла горная тропа, извиваясь среди расселин и пропастей, лежал ли его путь через мирные места, или кругом кишели враждебные индейцы, – ему надлежало в любую минуту вскочить в седло и умчаться с быстротой вихря! Тут уж не помедлишь, не передохнешь. Пятьдесят миль кряду при свете дня, луны или звёзд, а то и в непроглядной тьме, как придётся.

Лошадь под ним резвая, не хуже скаковой, по-барски кормленная и выхоленная; десять миль она несётся галопом, затем на ближайшей станции, где два конюха еле удерживают свежего скакуна, почтальон вместе с почтой в мгновение ока пересаживается, и вот уже улетели конь и всадник, скрылись из глаз, прежде чем кто-либо успел хоть мельком взглянуть на них. Оба они – и лошадь и человек – путешествовали налегке. Почтальон носил тонкую, плотно облегающую одежду: недлинная куртка, круглая шапочка, штаны, заправленные в сапоги, как у жокея. При нем не было оружия, не было ничего, кроме самого необходимого, ибо и так уже оплата словесного груза, который он вёз, составляла пять долларов с письма. Нечасто в его сумку попадали досужие послания – по большей части он доставлял деловую переписку. Лошадь его тоже не обременяли лишней тяжестью.

Седло её – в виде небольшой лепёшки – напоминало жокейское, потник если и был, то незаметный для глаза. Подковы весили немного, или их вовсе не было. Маленькие плоские сумки, прикреплённые к седлу и приходившиеся под ляжками почтальона, смогли бы вместить разве что букварь школьника. Однако они вмещали целые пачки деловой и газетной корреспонденции: все письма ради экономии места и уменьшения тяжести писались на почти невесомой и тонкой, как фольга, бумаге.

Почтовая карета покрывала за день (вернее, за сутки) от ста до ста двадцати пяти миль, верховой почтальон – около двухсот пятидесяти. Не меньше восьмидесяти всадников постоянно, день и ночь, непрерывной вереницей мчались между штатами Миссури и Калифорния – сорок на восток, сорок на запад; четыреста резвых коней обеспечивали им огромный заработок и возможность ежедневно любоваться красотами природы».