паспорт свой посмотри. Тебе вредно ходить в такой обуви. Тебе даже в сандалии нужно класть ортопедические стельки. Ты вообще помнишь про свой возраст?

— Спасибо за заботу. Но мне хочется кеды. Я устал от деловой одежды и деловой обуви.

— Ах ты ж, мой бедняжка, ну, ладно, как скажешь. Тогда хоронить тебя буду в пижаме, — хохотнула она.

«Не дождешься», — подумал он, бросил ветровку в чемодан и попытался пройти мимо жены из комнаты.

— Никола-а-аш-а. — Она вдруг ухватила его за рукав и изобразила то ли трогательное, то ли соблазнительное лицо, но остатки туши вокруг глаз, отекшие с похмелья веки и спутанные волосы могли скорее напугать, чем вызвать у кого-нибудь умиление, не говоря уже о других чувствах.

— Что, дорогая? — Он попытался высвободить рукав из ее цепкой хватки.

— Оставь мне свою кредиточку, а?

— Зачем тебе моя кредитка, Тамара?

— Ну, мало ли, вдруг мне потребуется…

— Купить Вологодскую область?

— Нет, новую грудь!

— Тамара, у тебя какая-то навязчивая всплывающая идея с этой грудью. Ты вчера уже выпросила на нее денег.

— Да? Как хорошо. Ну все равно. Мне не хочется в твое отсутствие чувствовать себя бедной! Ты не представляешь, как это унизительно — чувствовать себя нищей. Ты же обещал мне, что я никогда и ни в чем не буду нуждаться! Ты клялся мне у алтаря.

— Тамара, мы женились в загсе, там не было алтаря, и никто не клялся. И ты в жизни не чувствовала себя ни бедной, ни тем более нищей, ты понятия не имеешь, что это вообще такое, ты никогда ни в чем не нуждалась и не нуждаешься. Двух карт тебе будет более чем достаточно. Ты сможешь сделать себе хоть три груди и прокормить в Азии — или куда вы там собрались? — всех азиатов в течение года. Я пошел, Тамара, все, прости, пока!

Он не стал слушать, что она еще ему скажет, быстро закрыл за собой дверь и передумал вызывать лифт. Он пошел по лестнице пешком, запретив коленке ныть, а сердцу — колотиться как бешеному, и думал только о том, что уже послезавтра они с его лучшим другом сядут в самолет и улетят отсюда. Подальше. Он достал из кармана телефон и набрал номер Леонида.

— Привет, старина! Ну что, готов к большим приключениям?

Если бы он только знал, насколько окажется прав.

Лидочка. Тогда

Две ночи, ложась спать, Лидочка клала Ленину перчатку под подушку. Засовывала руку в мех и так засыпала. Два вечера подряд она писала Лене письма. Подумаешь, только что расстались, она так сильно скучала, что села писать ему первое письмо, едва вернувшись с автовокзала, писала и улыбалась — представляла себе, что письма они получат уже вместе, вдвоем, ведь она совсем скоро тоже будет в Москве, рядом с Леней. А когда собралась запечатать письмо в конверт, вспомнила, что у нее нет его адреса: он еще не получил место в общежитии, так что пока не знал, где будет жить. Ну и ничего страшного, подумала Лидочка, она возьмет письма с собой и отдаст ему прямо на аэродроме в Москве, когда он ее встретит. Скажет: «А ну-ка, танцуй! Тебе письмо!» — и он ужасно удивится. Лидочка опять улыбнулась. Она вообще теперь все время ходила и улыбалась. Даже в то утро, когда мама стала собираться вести Мишеньку на злосчастную прививку, из-за которой и вышла вся эта досадная заминка с Лидочкиным отъездом.

Мама носилась по дому как фурия и командовала:

— Лида, где Мишенькина рубашка в клеточку? Не эта! Ты что, глупая? Байковую давай! На улице холодина, она мне тонкую сует! Головы у тебя нет, что ли?

— Хорошо, мама, сейчас найду байковую, — спокойно отвечала Лида и все равно улыбалась про себя.

— А бутылочку? Бутылочку ему взяли? Он же пить захочет! Да еще расплачется наверняка, они все там безрукие в этой поликлинике! Укол нормально не сделают. Андрей! Налей попить сыну, чего сидишь как истукан!

Папа сидел на кухне на табуретке у окна, смотрел на улицу и как будто никого не слышал и не видел.

— Андрей! Бутылочку мне подай! И печенье там было. Надо печенья с собой взять. Вдруг очередь, сидеть придется, ждать, Мишенька есть захочет. Лида!

— Да, мама?

— В очереди же вспотеет он, возьми сменную рубашку!

— Сейчас положу.

— Почему я должна обо всем думать? Ты что, сама не могла догадаться брату сменную рубашку положить?

— Я положу.

— Конечно, положит она! Сто раз надо обо всем просить! И платок носовой чистый чтобы был!

— Уже положила.

— Да какой ты положила? Ты что, не видишь, что это не тот? Возьми в шифоньере детский глаженый!

— Катя, может, хватит кричать? — наконец отозвался с кухни отец. — Что ты панику-то развела? Всего-то с ребенком на прививку сходить.

Мать резко развернулась на месте и уставилась на него.

— Смотрите-ка, кто тут заговорил? Сам — фьюить — и нет его! Умчался, крыльями не помахал! Взял бы да сам и сходил хоть раз с сыном на прививку.

— Я ходил. И не один раз.

— А сегодня прямо до зарезу надо тебе лететь!

— Катя, я работаю. Я нам деньги зарабатываю на жизнь. У меня такая работа. Я сегодня людей в больницу везу.

— А родного сына в поликлинику не можешь!

— Там посерьезней дела, чем прививка.

— В других, в нормальных домах тоже вон все работают мужики и каждый вечер дома!

— Так и я уже год с лишним почти каждый вечер дома.

— А до этого где крыльями махал? А? Может, расскажешь нам про Ейск? Или про Бийск?

— Катя, может, хватит? — тихо сказал папа, а у Лидочки внутри все сжалось. Она даже забыла, что только что внутри у нее все улыбалось. Зачем мама сейчас затеяла эту ссору?

— Это я сама решу, когда хватит! Скажи еще спасибо, что не выставила тебя! Чего расселся? На работу на свою шел, вот и иди.

— Так я позавтракать хотел. В других, нормальных домах жены мужьям завтрак готовят…

— Я сделаю, папочка! — Лидочка кинулась на кухню. — Хочешь яичницу? На сале? Как ты любишь. Я быстро сейчас поджарю.

— А ну, не вздумай! — вдруг крикнула на нее мать. — Пусть в Ейске своем завтракает. Мы опаздываем! Быстро бери сумку и коляску. Пойдем, Мишенька, пойдем, сыночек. Мы и сами справимся. А папочке твоему лишь бы хвостом вертеть.

Отец ничего не сказал, тяжело поднялся с табуретки, снял с крючка у вешалки фуражку и вышел из дома.

— Папа! — Лидочка бросилась за ним, схватила