за руку и пошла рядом. — Пап, ты не обращай внимания, мама просто нервничает и устала, Мишенька ночью плохо спал. Подожди, я тебе хоть бутербродов сделаю!

— Не надо, Лидонька. — Папа улыбнулся ей самой красивой на свете улыбкой. — Я на аэродроме перекушу, там у Михалыча всегда термос с кофе.

— Лида! — раздался истошный крик у них за спиной.

— Беги, дочка. — Отец вдруг крепко-крепко прижал ее к себе, поцеловал в макушку и долго не отпускал. — Ты моя красавица. — Он наконец-то разжал руки. — Ты у меня лучше всех.

— Ты у меня тоже, пап! — Она поцеловала отца в щеку и побежала к дому. — Ну пока!

— Пока, дочка! — Он махнул ей рукой.

— До вечера! Прилетай скорей!

Он пошел дальше, но вдруг остановился, повернулся и громко крикнул:

— Лида! Береги себя! И маму с Мишенькой не бросай.

— Что? — Она то ли не поняла, то ли не расслышала, но отец уже помахал ей рукой и быстро пошел прочь.

В поликлинике все прошло очень быстро, и Мишенька почти не плакал, а когда вышли на улицу, сразу же заснул в коляске. Мама успокоилась, повеселела, и даже стала улыбаться знакомым, которые с ними здоровались.

— Надо сегодня на ужин жаркое сделать, — сказала она, поправив Мишеньке одеяльце. — В обед в духовку поставлю, как раз к ужину поспеет, отец с пылу с жару, свеженького поест.

— Почему ты с ним так, мам? — спросила Лидочка, не рассчитывая вообще ни на какой ответ, у нее как-то само вырвалось. Но к ее удивлению, мать вдруг пожала плечами и сказала:

— А я и сама не знаю.

— У вас ведь так хорошо всегда все было. — Лидочка ухватилась за шанс нормально поговорить с матерью. — Помнишь, как мы с тобой бегали на аэродром папу встречать, и ты всегда знала, когда он прилетит, и как мы махали его самолету?

— Конечно, помню. — Мама улыбнулась совсем как раньше. — И как в кино ходили, и в театр, и нам всегда все завидовали. Папа такой статный, в форме.

— Ага, а ты всегда красивая, в платьях! Все на вас смотрели и завидовали, точно.

— А хочешь секрет?

— Хочу, — подскочила Лидочка.

— Я и сама себе всегда завидовала, что мне такой муж достался, — папа-то у нас видный, красавец! Да еще летчик. И характер ведь у него золотой. Ох, Лидуня, как я его любила, дочка! Пуще жизни! Я же пылинки с него сдувала. Да я и сейчас его люблю! Вот честно, так люблю, сил моих нет.

— Так чего же ты с ним ссоришься?

Мать помрачнела.

— Сама не знаю… То есть знаю, конечно. Обидел он меня. По-женски обидел. Ты еще маленькая, не поймешь.

— Куда уж мне, — пробурчала она.

— И как будто так и сидит у меня внутри та обида. Я уже сто раз простила его, а она меня все равно не отпускает, как будто ест, гложет, как будто кто-то меня изнутри подначивает, чтобы я все эти гадости ему говорила, кричала на него…

— Мам, так не обида же это, а все сплетни соседские. Ну откуда тебе знать, что у папы кто-то был… ой! — И она закрыла ладошками рот.

— А ты откуда знаешь? — Мать резко остановилась.

— Да ты же только и говоришь ему об этом.

— Так я намеками.

— Твоих намеков только глупый не поймет.

— Откуда узнала?

— Я слышала, как Сима тебе рассказывала, — призналась Лидочка. — Но она же врет, мам, она все время врет.

Почти целый переулок они прошли молча.

— Может, и врет, а может, и не врет, — вздохнула мама. — Но я и без нее почувствовала. Женщины, они такое чуют. Вот выйдешь замуж, поймешь. Хотя не дай бог, конечно, чтобы такое… Пусть хоть у тебя муж верный будет.

— Так и папа тоже верный! И заботливый! Ну что ты, так и будешь теперь эту обиду за собой всю жизнь таскать? Сама же говоришь, любишь его.

— Люблю… — Мать посмотрела на нее. — Взрослая ты совсем стала. Ох, вот иду сейчас, ругаю себя, что я за дура такая, отца твоего даже завтраком не покормила от этой своей злости дурной. Мужик голодный на работу ушел. Разве так можно? Иду и мучаюсь.

— Значит, хватит вам ругаться и ссориться! — припечатала Лидочка. — Раз тебя уже и сердце, и совесть мучают, и все уже устали от ваших ссор. А папе я сейчас могу тормозок отнести. У него во сколько рейс должен быть?

— А я и не спросила. Но, может, и правда успеешь? А ну давай бегом, там в холодильнике котлеты холодные, да хлеба положи, да огурцов малосольных. Ну и сальца отрежь. Беги, Лидунь! Может, застанешь его. И скажи, вечером жду я его! Очень жду!

И Лидочка помчалась со всех ног. Ну разве бывает так, чтобы счастье вдруг перестало бродить где-то по чужим людям и обернулось к ним? Она была влюблена в Леню, а мама призналась, что любит папу! Значит, все теперь будет хорошо! С этого дня все у них навсегда переменится!

Она торопилась изо всех сил, но все равно не успела. Когда она примчалась на аэродром, папиного самолета уже не было. По пустому полю ветер гонял потрепанный газетный лист, а на деревянном крылечке сидел механик Семен Михалыч, подставив солнцу довольную усатую физиономию, и потягивал сигаретку.

— Михалыч, здрасьте! — выдохнула она, добежав до него.

— Ох, Лидок, ты, что ль? — Михалыч прищурился, ему было плохо видно против солнца.

— Ага! Папе вот тормозок принесла.

— Так он уже улетел, с час назад.

— Эх, — выдохнула она и от обиды топнула ногой. — Не успела. А он голодный, не позавтракал сегодня.

— А, вон он чего такой смурной был, тогда понятно. — Михалыч напоследок затянулся и выбросил окурок, выдохнув в сторону дым. — Пришел сегодня, молчит все, не шутит. Я так понял, с Катькой он опять поссорился, а он, вишь, завтрак проспал, проглот.

— С мамой он тоже поссорился. — Лидочка присела рядом с Михалычем на ступеньку. — То есть мама с ним.

— Вот то-то и оно. — Михалыч кивнул и пригладил пышные усы. — Меня не проведешь. И чего ж Катерина опять взъелась?

— Да так… Она не со зла, она устает просто. Мишенька маленький.

— Ой, Лидок, ты мне голову не мути. Ну, малец у нее, и что с того. Вон, Зинаида, Генкина жена, у той четверо, двое погодков и двойнята еще народились. И чего? Веселая какая всегда, и все успевает. А шутки шутит, не баба, а прям что твой Райкин. И готовит, ух, язык проглотишь. Вчера нам борща приносила — чистый мед, а не борщ, да еще с