байку, смягчить и сгладить произведенное на меня впечатление. Что-то наподобие: «Безумные сцены ревности, звуки ссор из каюты, плач… однажды утром обнаружилось, что миссис Диринг пропала с корабля, а стюард вспомнил, что ночью слышал странный звук, похожий на всплеск…»

И все равно, меня пробирала дрожь, когда я думал про бледное осеннее солнце, серое небо, серый туман, темно-зеленые холодные воды… про монотонную работу и нарастающую тоску, про хрупкую деревянную скорлупку корабля, который плывет, оставаясь на месте, потому что повсюду лишь небо и море, тусклое, гладкое, равнодушное; про понимающие взгляды и потупленные при виде миссис Диринг глаза, про мысли, которые роились и навевали улыбку ничем не примечательному джентльмену средних лет...

А дальше Жрец вдруг замялся, подбирая слова.

– Джефсон утверждает, что через три дня миссис Диринг… вернулась, – наконец произнес он.

– Что значит «вернулась»? – я невольно спародировал его многозначительный тон. – Так, может, она и не исчезала, а просто несколько дней оставалась у себя в каюте после крупной ссоры?

– Я спросил Джефсона о том же самом, – с ноткой раздражения отозвался редактор. – Но тот клялся, что, во-первых, на таком небольшом корабле она просто не могла остаться незамеченной, а во-вторых, муж искал ее всерьез, с большой тревогой и не меньшей злостью. Зачем ему было разыгрывать такое представление перед командой, если жена в этом время ждала его в каюте?

Я молча пожал плечами.

– Миссис Диринг однажды вечером просто появилась на палубе в том самом легком домашнем платье, в котором исчезла. Она прошла мимо ошеломленных матросов прямо в капитанскую каюту. Закрыла за собой дверь, и оттуда не донеслось ни звука.

– И что было потом? – не выдержал я и поймал себя на том, что, хотя я по-прежнему считаю увиденного в коридоре человека самозванцем, его история вдруг зазвучала для меня по-настоящему. Я вспомнил скуластое неулыбчивое лицо Мэри Диринг, знакомое мне по фотографиям, и ярко представил, как она легко и плавно, сохраняя идеальную осанку, проходит по палубе, точно Белая Дама…

– Несколько дней – ничего. Капитан отдавал приказания, команда молчала, а его жена не показывалась из каюты, во всяком случае, днем.

– А ночью?

– Однажды ночью стюард рискнул подслушать, что происходит в капитанской каюте, потому что они все уже сходили с ума от беспокойства. Правда, корабль продолжал держать курс. Он услышал, как миссис Диринг говорила низким воркующим голосом: «Тссс… тихо, тихо, милый… не смотри, если не хочешь… потерпи, и тебе понравится… открой пошире и давай, давай…», а он отвечал, высоко и жалобно: «Мне нравится, правда, нравится, дорогая», и после этих слов – мягкие хлюпающие звуки и резкий сладкий запах, за которым, казалось, прятался еще один, не столь приятный…

Стюард сбежал в кубрик и честно рассказал команде про все, что услышал, и вдруг они один за другим стали признаваться, что тоже чувствуют запахи; особенно ночью, как будто рядом с ними проходит уже не раз оприходованная бордельная девка или, наоборот, леди в надушенных шелках, и будто бы тонкий пальчик скользит по груди вниз… А потом, за приятными ароматами, приходит что-то другое, наводящее на мысли о водорослях, которые колышутся на самом дне океана, прорастая сквозь скелет утопленника… Холодное, резкое, жгучее.

И с каждой ночью эти ощущения становились все явственней. Джефсон говорит, что вначале они пытались обсуждать свои видения, «русалочьи чары», как они их называли, но очень быстро перестали.

А потом первый помощник сказал, что, по его мнению, секстант, хронометр и компас не сломаны, но испорчены, и он не может понять, куда они плывут и зачем. Капитан совсем перестал разговаривать с командой и, казалось, что он не просто молчит, а забыл человеческую речь.

Прошли всего две недели с той ночи, как вернулась миссис Диринг, а команда уже оказалась доведена до предела.

Джефсон говорит, что в тот вечер, когда все случилось, он был в камбузе: кок попросил его, самого младшего из матросов, присмотреть за ужином, а сам отлучился на минуту. Джефсон мешал бобы на сковороде и вдруг услышал крики. Он выбежал наружу и увидел, как команда обступила миссис Диринг и оставляет одну дорогу – к борту. Капитан лежал на палубе без сознания.

Они надвигались, и она послушно отступала, закрыв лицо тонкими изящными руками. Ее плечи вздрагивали, словно от рыданий, и Джефсон клянется, что в ту минуту он ее пожалел и вскрикнул: «Нет, не надо!» Он бросился к ним, и в этот момент первый помощник толкнул ее и разорвал на ней платье. Девушка прижалась к борту и наконец-то отвела руки от лица. Она улыбалась, и Джефсон понял, что, если они сейчас столкнут ее в воду, случится нечто ужасное… Он оцепенел и только смотрел, как ее схватили и бросили вниз. Ему показалось, что пена волн собралась в сотни хохочущих женских лиц.

Они топтались у борта, глядя на эти лица, которые постепенно искажались и таяли в тусклой спокойной воде…

И тут вдруг застонал и попытался встать капитан, про которого все забыли.

Он пошатнулся, снова рухнул на колени, открыл рот и вдруг из него начала хлестать кровь. Секунд за десять он потерял столько, что должен был быть высушен, как мумия, но он все продолжал извергать из себя красный поток.

Кровь собиралась у его рук, не растекаясь, а вспухая все выше странным горбом, пока Джефсон не увидел, что это женщина, прекрасная обнаженная женщина, которая медленно, одним плавным движением, поднимается с колен. И когда она выпрямилась во весь рост, словно статуя из красного китайского фарфора, капитан рухнул на пол пустым коконом. Еще секунду он сохранял человеческие очертания, а затем провалился внутрь корабля, и доски палубы исказили очертания его тела.

Женщина засмеялась, кокетливо и лукаво, и море, окружившее корабль, засмеялось вместе с ней на тысячу голосов.

Джефсон с трудом отвел от нее глаза и увидел, что остальные стоят, как соляные столбы, и смотрят на алую женщину глазами пустыми и блестящими, как отполированная морем галька… И вдруг, в одну секунду, она словно оказалась рядом с каждым из них, запахло железом, медью и мускусом… и команда послушно взялась за работу. Все, кроме него. У Джефсона вдруг начало двоиться в глазах: он видел корабль, на палубе которого он стоял, и видел второй, который выдвигался из первого, словно тень от закатного солнца, только эта тень не была черной, напротив, она была как зеркальное отражение первого корабля. На