Скорбя о своём друге, генерал Илларион Васильчиков въехал в Париж во главе своих ахтырских казаков, одетых в коричневые доломаны с чёрной шнуровкой. На его мундире ещё оставались следы крови его юного адъютанта, и он был совершенно не расположен участвовать в представлении разряженного цивилиста, «щёголя», как их называли, который возник перед его лошадью, помахал цилиндром и, приветствуя его поклоном головы сквозь кружево своего крахмального воротника, прокричал, преувеличенно не выговаривая букву «р»: «Какая великолепная а’мия! Какой п’евосходный гене’ал!» В письме к своей семье генерал строго заметил: «Французы ведут себя не так, как это следовало бы благородной и патриотической нации».

В Париже, как и во всех других городах, строго следили за дисциплиной, обеспечить которую в деревне было, конечно, значительно труднее. Казаки мирно расположились лагерем на Елисейских полях и садились на лошадь даже тогда, когда хотели посетить кого-то, жившего на другой стороне улицы. Французы спокойно прогуливались среди них и могли только удивляться. Восклицание: «Быстро! Быстро!» часто можно было слышать в уличных кафе, когда русские всадники заказывали еду или питьё, не слезая с коней. После этого кафе стали называться «бистро», и вскоре было забыто, откуда возникло такое название.

Окружённый своим войском, вместе со всем своим офицерским корпусом Александр принял участие в традиционной пасхальной службе, которая проводилась на бывшей площади Людовика XV (позднее – площадь Согласия), на том же самом месте, на котором был обезглавлен Людовик XVI. Мести за разрушение Москвы не было.

Француженка мадам де Куани писала о царе в своих мемуарах: «Он проявил себя великодушным по отношению к Франции даже после сожжения Москвы, потому что он очень хорошо понимал, благодаря своему учителю Лагарпу, революционный и послереволюционный менталитет французов. Но в следующем году, после побега Наполеона с Эльбы и после предательства Нея, он уже больше не доверял им. В 1815 году он, хотя и не был их врагом, но больше уже не был и их другом».

В августе 1814 года Строганов, с характерной для него основательностью, руководил работой комитета по поддержке жертв войны. Однако туберкулёз, которым он был болен, вызывал у него всё новые приступы кашля и высокую температуру.

Один иностранец комментирует:

Его врач оставил всякую надежду, тем не менее думали о поездке за границу. В мае 1817 года граф Павел, его жена и их племянник находились на борту корабля, который отплыл из Кронштадта. Первые дни на море принесли некоторое облегчение, но по прибытии в Копенгаген состояние здоровья графа ухудшилось. Так как Павел чувствовал приближение смерти и беспокоился о состоянии здоровья своей жены, он пожелал, чтобы она оставила его одного.

В многочисленных посланиях с выражением соболезнования оплакивалась его кончина:

Его характеризовали как человека «доброго, изысканного, легкодоступного. Он всегда отстаивал свои взгляды и не боялся говорить правду власть имущим мира сего. Отзывчивый к нуждам окружающих его людей, обладая ярко выраженным чувством долга, он был глубоко предан своему отечеству».

«Я ничего не боюсь и ни на что не надеюсь» – этот девиз был выгравирован на его перстне с печаткой, такой же была и надпись на могиле. И хотя такому человеку, как граф Строганов, были открыты все возможности, а презрение к светским честолюбивым амбициям в стиле Байрона отвечало духу того времени, он полностью осознавал ту ответственность, которую он нёс перед своей страной, и понимал, что даже царь не может освободить его от высоких обязанностей. Личные и материальные выгоды ничего для него не значили, и это было единственной привилегией, на которой он настаивал.

Софья Владимировна была глубоко потрясена его смертью.

«…Мы опасаемся за здоровье графини, которая в последнее время подверглась таким тяжёлым испытаниям», – писал один из друзей графу Воронцову.

Постепенно она приходила в себя, но её красота угасла. В соответствии с семейной традицией она продолжала оставаться в центре духовной жизни Санкт-Петербурга до своей смерти в 1845 году.

Барон Сергей Григорьевич Строганов, сын двоюродного брата графа Павла Григория, который много лет назад был вместе с ним в Женеве в сопровождении их воспитателей Ромма и Демишеля, родился в 1794 году во время царствования Екатерины Великой. Григорий поступил позже на дипломатическую службу, которая увела его далеко от дома, в то время как его жена, княжна Анна Трубецкая, занималась воспитанием пяти сыновей и дочери. Строганов провёл пять лет в Мадриде, где между ним и одной португальской дамой, графиней Джулией де Эго, урождённой Алмейдой-Оэйнхаузен, возникла глубокая симпатия: она сопровождала его в Стокгольм, к месту его нового назначения. Этим обстоятельством можно объяснить печальное выражение лица Анны Сергеевны на прелестном портрете, который нарисовала мадам Виже-Лебран. После смерти своей жены Григорий женился на Джулии де Эго.

Его сын Сергей Григорьевич в возрасте 15 лет был принят в императорский кадетский корпус; после выпускных экзаменов он пошёл на службу в армию, где вскоре получил свидетельство о производстве его в офицеры. Он участвовал в Бородинской битве и в последующем военном походе. И хотя позже он часто ездил в Западную Европу, этот первый контакт с Германией и Францией, и в особенности с Парижем, оставил в душе молодого человека глубокое, неослабевающее впечатление. Поскольку тогда в Европе все образованные люди владели французским языком, у него не было трудностей в общении. В соответствии с семейными традициями Сергей не упустил возможности продолжить и там своё образование по любым предметам: искусству и педагогике. Наполеон составил в Париже огромную коллекцию произведений искусства, которые он награбил во время своих походов в Италию, Германию и другие страны. Сергей и многие его друзья стали восторженными туристами.

Его младший двоюродный брат Александр Павлович хотел последовать его примеру и принять участие в последнем походе против Наполеона. Его трагическая смерть под Краоном выдвинула на передний план вопрос о наследстве Строгановых. В начале 1817 года царь Александр издал особый закон, в соответствии с которым имущество Строгановых могло наследоваться и по женской линии, причём за наследницей сохранялось как имя, так и титул. Обе семьи возлагали свои надежды на заключение брака между старшей дочерью Павла Натальей и Сергеем. Вспоминая о несчастливом браке своих родителей, молодой человек медлил с принятием решения. Он почти не знал свою кузину и не посягал на её состояние, но он любил своего дядю и сопровождал его и Софью Владимировну в их последней поездке в Копенгаген. Павел умер 10 июня 1817 года, и Сергей с останками покойного графа возвратился в Россию.