С визитами царь обычно ездил в небольшой, открытой четырёхместной коляске; он ездил один, без сопровождения, если не считать бородатого кучера. Утверждали, что он, несмотря на свою любезную и дружелюбную манеру общения, которая позволяла собеседнику почти сразу же преодолеть своё смущение, не обладал ни мягкой предупредительностью своего брата, ни его располагающей к себе улыбкой.

…Он выше и плотнее, настоящий гигант, в котором соединены элегантность и красота. У него очень правильные черты лица… при серьёзном выражении которого его взгляд напоминает взгляд орла, если же он смеётся, появляется ощущение, что сквозь грозовые облака проглянуло солнце».

Несмотря на окружавшее его великолепие, царь вёл простую и строгую жизнь, однако он разделял любовь всех русских к роскошным и расточительным празднествам во дворце или в частных домах.

Ещё со времён правления Екатерины в Новый год двери Зимнего дворца были открыты для всех. От тридцати до сорока тысяч человек разного происхождения толпились в просторных комнатах и залах, по которым без какой-либо специальной охраны проходила императорская семья, члены которой беседовали с присутствующими, не соблюдая при этом формальностей, предписываемых этикетом.

Язвительный маркиз де Кюстин, которого никак нельзя было назвать беспристрастным, но который, однако, являлся острым наблюдателем, писал:

Во время одного из таких празднеств царь заметил: «Подчинение, как хотели бы думать некоторые, может являться выражением однообразия… но нет другой такой страны, где было бы такое множество народностей, обычаев, вероисповеданий и мнений, как в России. Многослойность – скрытое явление, однообразие проявляется лишь на поверхности, единство обманчиво». Затем он указал на группу офицеров и добавил: «Первые два – русские, следующие три – поляки, многие другие – немцы, а те, там в стороне, сыновья киргизского хана, которых сюда прислали для обучения вместе с моими кадетами», и он указал на маленького, с раскосыми глазами, похожего на обезьяну человека в удивительном расшитом золотом бархатном одеянии.

Долли Фиккельмон писала: «Царь танцевал со мной польку в очень весёлом настроении. Он стал вдруг пленительно молодым… Царица танцевала всю ночь с какой – то особой грацией. Смотреть на неё просто удовольствие. Она самая обворожительная из всех женщин… Всегда великолепно одета и всегда сама доброта…»

Когда устраивались балы, то по обеим сторонам лестницы и в передней выстраивались лакеи: огромные фигуры в треуголках, одетые в шкуры волков, медведей, лисиц, гиен, енотов; каждый старательно оберегал редкий и ценный мех своей повелительницы…

На приёмах при дворе леди Лондондерри всегда сопровождала графиня Строганова, «поскольку она обладала преимущественным правом по сравнению с другими русскими дамами». Леди Лондондерри была в восторге от великолепных мехов своей подруги. Граф предложил ей доставить из Тобольска всё, что она пожелает, потому что в этом городе за тот же самый мех можно заплатить половинную цену по сравнению с Санкт-Петербургом. И, тем не менее, меховая подкладка для пальто, которая состояла из двух тысяч кусочков лисьего меха, и на подбор которых требовалось больше пяти лет, стоила бы пятьдесят или шестьдесят тысяч рублей, так как из каждой отдельной шкуры брался только один маленький кусочек от основания хвоста.

Граф Строганов в день рождения леди Лондондерри распорядился заполнить её покои гиацинтами: обилие цветов в петербургских домах в течение всей зимы повергало многих иностранцев в большое изумление.

Глядя на обилие английских журналов и многочисленные новые публикации в доме Строгановых, можно было даже подумать, что находишься в Англии. Все мужчины с самого детства носили военную форму. «Это имело своим преимуществом тот факт, что юношеское сумасбродство сдерживалось, а волнения, беспорядки и неуместное поведение часто удавалось предотвратить».

С восторгом пишет в своём дневнике леди Лондондерри о том дружеском приёме, который был ей оказан семьёй Строгановых. Для неё русские стали «образованными и чувствительными людьми, которых мы из-за нашего высокомерия и невежественности называли варварами и не имеющими понятия о цивилизации существами… Они умны, интеллигентны, симпатичны, чистосердечны, верны, приветливы и участливы – короче, я берусь утверждать, что Россия – это небо, а русские все сплошь ангелы, если бы не грязь и не кишащие повсюду клопы и блохи… Это просто невозможно, нельзя зайти ни в один магазин, ни в одну церковь, чтобы не принести с собой оттуда целые полки этих насекомых, а в меховых салонах их просто армии… но самое тяжёлое – это, конечно же, климат».

Когда настало время прощаться со Строгановыми, она была глубоко растрогана: «Они и я стали так близки друг другу, в этой прекрасной семье я встретила такое безграничное дружелюбие, такое тёплое гостеприимство и такую доброту, что можно сказать, что в какой-то степени я была для них „ребёнком в доме“».

Несмотря на то, что по своей сущности он не был военным, Сергей Григорьевич продолжал и дальше оставаться в армии. Он принял участие в первом военном походе в Турцию в 1828 году и в Крымской войне (1853–1856 гг.), но никогда не оставлял и своей деятельной заботы об общественном благе, в особенности в области воспитания и искусства. Кроме того, управление Строгановскими имениями и соблюдение интересов семьи вынуждали его совершать многочисленные поездки. Преодолеть расстояние между Петербургом и Москвой, около 700 вёрст, было довольно легко, поскольку была построена новая широкая мощёная дорога. На равных расстояниях друг от друга были поставлены дома станционных смотрителей, сооружены чугунные мосты с императорским двуглавым орлом и были установлены верстовые столбы – всё это указывало дорогу торопливому путнику.

По указу царицы Екатерины, а затем и её преемника на почтовых станциях были сооружены постоялые дворы. В просторных комнатах с высокими потолками были «прекрасные паркетные полы, итальянские покрывала, обтянутая дамастом мебель и искусно облицованные деревянными панелями стены, – так писала леди Лондондерри. – К сожалению, и в этой великолепной обстановке всё вокруг кишело насекомыми. В любое время для путешественников были готовы экипажи. Чужестранцев поражали странные, первобытные крики и завывания кучеров, также как и те усилия, которые неустанно предпринимались для развития культуры и цивилизованности».

Но чем дальше путешественник забирался в глубь страны, тем труднее ему было найти себе пристанище; кареты часто опрокидывались на дорогах, изрытых ухабами. Даже если путешественник был наделён привилегиями, а это означало, что вперёд будет послан курьер, чтобы подготовить комнату, свежих лошадей, достать продукты, приказать испечь хлеб и подоить корову, всё равно любая поездка превращалась в рискованное предприятие. Тем более удивительно слышать о том, как часто предпринимались подобные путешествия и какие огромные расстояния преодолевались в любое время года за сравнительно короткие промежутки времени.