Прошло секунд двадцать, и грянул второй взрыв, на сей раз чуть ближе. Неведомые имперские артиллеристы чуть сдвинули азимут, и снаряд лёг правее, смещаясь к центру нашей позиции.

– Вперёд! Ещё вперёд!

Я видел – люди медленно поднимались с земли; медленно, слишком медленно!..

Но всё-таки, подхваченные странной силой, мы бежали, отделения и взводы перепутались, перемешались друг с другом; за нами грянул третий взрыв, имперцы методично и точно клали снаряды в нитку наших окопов, протянувшихся через лес; а мы, задыхаясь, едва не падая, очутились далеко впереди нашей несчастной расстреливаемой позиции; сквозь заросли замелькал огонь, там уже лежала дорога, и подбитый Mittlere Schutzenpanzerwagen, съехавший в кювет, над почерневшим развороченным капотом лениво поднимались жирные языки пламени.

Откуда-то из темноты сухо щёлкнул выстрел – почти поглощённый грянувшим за спинами третьим взрывом. Кто-то закричал, и в следующий миг темнота впереди загрохотала, прямо в лица засверкали быстрые вспышки выстрелов, над головами разрывались двадцатимиллиметровые снаряды «штайеров». Во мраке впереди на дороге угадывались массивные туши бронетранспортёров, и оттуда нас тоже поливали свинцом.

Требовалось залечь, вызвать подмогу, хотя бы расчётами УРО расчистить дорогу дальше, но ничего этого не было, и даже гранат для подствольников – раз, два и обчёлся.

Бывает, когда человек бежит прямо на режущие в упор пулемёты, не боясь ни смерти, ничего, когда его можно остановить, только разорвав на куски – Первая Добровольческая сейчас, похоже, впала именно в такое состояние, когда все равно ощущают себя бессмертными; и мои ребята слепо рванулись прямо на бьющую в лица гибель.

…Каратели, похоже, отошли недалеко. Кто-то из нашего передового дозора удачно потратил гранату, после чего имперцы отступили и вызвали артподдержку. За нашими спинами лес прочеркнула широкая огненная полоса – там продолжали взрываться тяжёлые реактивные снаряды; поваленные деревья пылали, горели земля и трава, горело всё, и занявшим оборону ополченцам оставалось только одно – рваться вперёд, пока не вцепишься в глотку карателям.

Мы схватились во тьме под деревьями, во мраке, озаряемом лишь вспышками выстрелов. Каратели высокомерно не стали окапываться, многие не потрудились даже залечь; однако никто из них не пренебрёг бронёй, которую пули 93-k пробивали не слишком охотно…

Но они нас не ждали. Окажись тут вышколенная имперская часть, они встретили бы нас сплошной стеной огня и не ввязались бы в рукопашную. Каратели замешкались, и началась беспорядочная свалка.

«Правильный», «современный» бой такого не допускает. Противника надлежит поразить задолго до того, как он сам сможет причинить тебе хоть какой-то ущерб. Системы управления и наведения, компьютерные чипы в шлемах имперских солдат, превращавшие целые дивизии в единое, подчинённое одной воле существо, превосходная артиллерия, авиация – всё это должно было, нет, просто обязано было стереть нас в порошок. Заблаговременно стереть.

Но на сгрудившихся беспомощным стадом «бюссингах» красовался не слон с вытянутым хоботом – эмблема 502-го отдельного батальона тяжёлых штурмовых танков, не дубовый лист знак 1-й танковой дивизии, и даже не бегущая гончая символ украшавший технику 16-й моторизованной.

Там, на разрисованных камуфляжными разводами бортах виднелось нечто, напоминавшее накрученную колючую проволоку с задранными вверх и вбок острыми концами[7].

А рядом с ними приткнулся транспортёр с ещё одной эмблемой, меня несколько удивившей. Я знал на память все отличительные знаки дивизий имперской армии, но эта была новой.

…«Арийский легион». Добровольческая дивизия «вечно вчерашних», значит, они таки её сформировали, как и сообщалось в сетях. Вот эти-то, «Память и Гордость» вкупе с «Союзом Изгнанных» – самые настоящие нацисты, убеждённые, что Адольф Гитлер был великим человеком, а идеи Третьего Рейха должны быть непременно реализованы в Четвёртом. И, к сожалению, не считающиеся такими уж одиозными общественным мнением Внутренних Миров…

Но сейчас они растерялись. Они растерялись, привыкшие волочить за шкирки обезумевших от ужаса, растерянных людей. Я от бедра выстрелил прямо в тёмное стекло шлема – возникший передо мной каратель опрокинулся, исчез, а я уже поворачивался к следующему, понимая, что убиваю даже не тех, с кем делил имперский хлеб и носил фельдграу, но отборных хищных тварей, вскормленных человечиной; о да, они тоже лично не виноваты, их такими сделали, но иногда приходится просто стрелять, чтобы дикий зверь не разорвал тебя самого. И мы стреляли.

Тело стонало, торопясь повернуться, глаза ловили малейшее движение, и сейчас мне совсем не требовалось представлять своих противников бесчувственными манекенами, как на Сильвании. Хотя эти враги походили на манекенов куда больше, чем мальчишки и девчонки в штормовках, таких же, как и те, что бросились сейчас в атаку вместе со мной.

Ещё одна безликая фигура в шлеме поднимается передо мной, в руках – «штайер», вокруг верхнего дула возникает венчик пламени, но двадцатимиллиметровая болванка разрывного заряда проходит рядом, а я, не теряя ни секунды, бью карателя прикладом в затемнённое забрало.

Рядом оказывается какая-то девчонка, деловито приставляет ствол к шее опрокинувшегося карателя и нажимает на спуск, содрогаясь всем худеньким полудетским телом от отдачи. Из-под шлема летят кровавые ошмётки, каратель не успевает даже крикнуть. Я подхватываю его штуцер-двойник, ловлю стволом ещё одну фигуру в броне – и тяжёлая чушка снаряда разворачивает грудную пластину панциря. Я видел, как мальчишка из соседнего отделения бросился на спину не успевшему повернуться карателю и как паренька буквально смело ударившей в бок пулей.

Ночь опрокинулась, разбилась, словно громадная тёмная чаша, по которой дружно ударили сотни крохотных молотов сказочного народца. Из мрака вырывались новые и новые люди в штормовках, сцеплялись с карателями, и, как всегда внезапно, дикая рукопашная кончилась. Уцелевшие имперцы бежали, «бюссинги» надсадно ревели двигателями, но прорваться сквозь чащу не могли. Повсюду лежали тела – наши, новокрымчане и имперцы – вперемешку. У карателей почти не было тяжёлого оружия, но с лёгкой бронёй полугусеничных «бюссингов» мог справиться и подствольник 93-k. Тупорылые монстры это знали, поспешно отползая во мрак и огрызаясь короткими очередями. Четыре передовых отойти не успели, поражённые сразу пятью-шестью зарядами, они лениво чадили, языки пламени были едва видны сквозь жирный и густой дым.