Лена здесь? Но она должна прийти к реке только завтра! Почему она убила Некрасова? Ведь съемки фильма начинаются только завтра! Что-то случилось… Нет, Лена не случайно решила вывести Некрасова из игры. Она убила его и теперь готовится убить Геру. Это называется убрать всех свидетелей…

Мира остановилась и посмотрела по сторонам… Нет, ничего не видно. Надо идти в лагерь. Лена появится тогда, когда сама посчитает нужным. Может быть, она сидит сейчас на краю обрыва и смотрит на Миру через оптику прицела. Подводит перекрестие к голове, спускается по руке на бедро, затем на колени, на лодыжки… Мира почувствовала, как ноги ее немеют от этого виртуального прикосновения, и она споткнулась и упала.

Острые камни оцарапали ладонь. Мира сидела на холодной гальке и смотрела, как красная полоска на ладони наполняется кровью, как раздувается маленький кровяной шарик, срывается и скользит по запястью… Так ей и надо! Она предательница! Она изменила любимому человеку!

Не вставая, Мира на четвереньках дошла до воды, зажмурила глаза и легла лицом вниз. Студеная вода принялась ласкать ее лицо… Так, наверное, смерть гладит своей рукой, и холод проникает все глубже, глубже, до самого мозга, и замедляется движение мыслей, и хочется только покоя… Если Лена следит сейчас за ней через оптику, то пусть выстрелит в затылок. Одна пуля – и эта страшная боль в груди вырвется наружу и развеется по ветру. И Мира станет легкой и облачком поднимется вверх, к солнцу. А этот дурацкий тонконогий труп в сарафане останется лежать лицом в воде, и речка заботливо смоет кровь, и экология заповедника не будет нарушена.

Но пуля не прилетала, и организм желал жить. Мира подняла голову и, не открывая глаз, стала жадно дышать. Она все понимает, но ничего не может с собой поделать. Не может!! Не может!! Не может!! Думала, что будет любить ее вечно, но вдруг в душе все перевернулось. Мира не хотела этого, все получилось как бы само собой. И уже не может не думать о том лысом парне, которого, как сокровище, спрятала между валунов. Он хороший, он ласковый, он тоже ее любит, и его любовь парализует ее волю, и она теряет рассудок, когда чувствует его прикосновение к себе, и ей хочется его целовать бесконечно долго, чтобы он перетек в нее и стал частицей ее сердца… И что теперь? Потерять его? Смотреть, как река потащит его мертвое, безвольное тело по бурунам, станет полоскать, как тряпку в стиральной машине, ударяя о подводные камни? А потом он зацепится за какую-нибудь корягу и будет медленно распухать, превращаясь в нечто страшное и омерзительное, как Некрасов?

Лучше умереть самой, чем увидеть это! Мира не будет прятаться. Она поднимется в лагерь, она будет спокойно ждать, когда Лена выйдет из своей засады. Мира не станет лгать, изворачиваться. Она скажет правду: «Я полюбила парня». А Лена, мертвея лицом, спросит как всегда неуклюжей фразой: «Но ты ведь говорила обещание для меня, что будешь иметь ко мне вечную любовь…» Мира зальется слезами, она кинется ей на шею, станет целовать и молить о прощении… Как ей жалко Лену, эту самую несчастную и одинокую душу во всем Млечном Пути! Как ей жалко саму себя!

Мира плакала, вытирая глаза краем сарафана… Это ее крест, и ей нести его до конца своей жизни… На подъеме она остановилась, повернулась к реке и посмотрела на покрытый каменными осколками обрыв, на могучие сосны, впившиеся своими корнями в осыпь, словно осьминоги щупальцами, на медвежьи тропы, над которыми плыли клоки тумана… Где же она?

– Прости меня! – крикнула Мира. – Пожалуйста, прости меня!

– Ой, напугала! – вдруг раздался голос рядом с ней.

Мира обернулась и увидела Веру Авдеевну. Женщина беззвучно плыла по тропе, сжимая в больших руках крохотный букетик малиновых цветов.

– А я чабрец на чай собираю… Прекрасное успокоительное, – сказала она обыденным голосом, будто не заметила опухших от слез глаз Миры. – А где твой замечательный друг?

– Какой друг? – глухим голосом спросила Мира, с ненавистью глядя на женщину.

– Это уж тебе самой определять, кто твой друг, – хихикнула Вера Авдеевна и обняла Миру за плечи. – Тебе самой, девочка. И чем быстрее ты определишься, тем лучше…

– Не понимаю, о чем вы, – произнесла Мира, опуская глаза.

– Все ты понимаешь, моя милая, все понимаешь.

– Мне не нравятся ваши разговоры, – резко сказала Мира, убирая с плеча руку женщины. – Вы вообще мне не нравитесь! Потому что все время появляетесь там, где вас не ждут.

Вера Авдеевна тонко засмеялась, не сводя взгляда с Миры. Из-за толстых стекол очков ее глаза казались круглыми и выпученными, как у лягушки.

«Она все знает! Она права! Сто раз права!»

Мира повернулась к женщине спиной, сделала шаг наверх и остановилась. Наверное, Вера видела труп! Значит, очень скоро об этом узнает вся группа. Потом – милиция. Следствие. Допросы… Вот что имела в виду Вера, когда сказала: «Чем быстрее ты определишься, тем лучше». Надо решить сразу – рассказывать группе про труп Некрасова или молчать. Если Мира сейчас обо всем расскажет, то кто-нибудь из мужчин – Брагин или Шубин – немедленно отправится в ближайший поселок за милицией. Экспертиза определит огнестрельное ранение. Мира признается, что стреляла женщина в черном, она же охотится сейчас на Геру. Милиция начнет искать убийцу, перекроет все дороги, пришлют собаку. Лену найдут сразу, потому что она где-то рядом, она не предполагает, что Мира ее предаст.

А если промолчать? Найти Лену, предупредить, что группе стало известно про труп и не сегодня-завтра сюда нагрянет милиция. Уговорить ее утопить винтовку в реке и немедленно уйти… Это был бы прекрасный выход! Но вся беда в том, что без Миры Лена не уйдет. Ей плевать на милицию, она никого не боится. Она поставит жесткое условие: ты должна пойти со мной. Но Мира не может оставить Геру. Она его любит. Но не это главное. У Геры нет никакого алиби. Минувшей ночью и днем он отсутствовал в лагере – это подтвердят все. У него был серьезный повод убить Некрасова – ревность. Милиция без труда найдет его в двух десятках метрах от трупа, и Гера не станет оказывать сопротивления, он даже не попытается скрыться. И не станет оправдываться, когда ему начнут «шить» дело. В нем умрет воля к жизни. Потому что он будет уверен, что Мира его предала.

Господи, скажи, что делать?!

Она поднялась в лагерь. Брагин рубил топором сосновые ветки. Элла сидела на бревне в обнимку с дочерью, причем Марина с бледно-лунным лицом куталась с головой в одеяло и отсутствующим взглядом смотрела прямо перед собой. Мать аккуратно, чтобы не обжечь, подносила к губам дочери кружку с чаем.

– А мы уже вас заждались! – безрадостным голосом возвестил Шубин. Он, как всегда, был при галстуке.

Брагин выпрямился, откинул топор и нахмурил лоб. И без того тяжелые надбровные дуги придали его лицу выражение обезьяньей свирепости.

– А где инструктор, черт вас подери? – нервно спросил он. – Что здесь происходит, хотелось бы знать!

– А что происходит? – едва слышно спросила Мира.

– А то, – подключилась Элла, – что мы намерены пожаловаться на Герасимова.