но чувствовала, что с Толстым ей иначе и нельзя было говорить, как откровенно и серьезно, хотя ничто в наружном виде молодого офицера не требовало, казалось, этого. Она даже не думала о пресловутой его красоте, мельком заметила, что он строен и имеет несколько странные, рассеянные глаза. И то простое, что они говорили, ей представлялось, как сонное виденье, полным иносказаний и другого значения наяву.

– Так это от вас я получил записку?

– Да, да, через денщика?

– Нет, простите, по почте.

– Третьего дня?

– По-моему, раньше. Там упоминается скэтинг-ринг и описан ваш туалет.

– Нет, нет, – пробормотала Зина, окидывая взглядом свое темное платье; вспомнила про пудру и покраснела. К счастью, было темно уже настолько, что ни румянец, ни пудра посетительницы, стоявшей спиной к окну, не были заметны. Ее взгляд на платье не ускользнул от рассеянного взора хозяина, и он, усмехнувшись, произнес:

– Костюм не совпадает так же, как и место нашего… нашей беседы, но не все ли это равно?

– Конечно, конечно, это недоразумение. Сядемте, Андрей Иванович? – вопросительно сказала Зинаида.

– Совершенно верно! – ответил Толстой и остановился, думая, что гостья также скажет свое имя, но видя, что та молчит, с почтительным полупоклоном опустился на стул подле Мельниковой. Та начала прямо, слишком прямо, чтобы это не свидетельствовало об известном волнении:

– Я хотела поговорить с вами о Петре Сергеевиче Мельникове. Ведь вы его знаете?

– Он был мне лучшим другом.

– Я знаю.

– С ним случилось какое-нибудь несчастье?

– Нет. Я имею основанье быть близко заинтересованной в его судьбе и именно хотела у вас спросить, что нужно, что нужно для его счастья?

– Разве вы считаете его несчастным?

– Я не хотела этого сказать. Но вы сами знаете, какой это странный и редкий человек.

– Редкий, да, но странный? Отчего? И потом, я его знал прежде, я не знаю, какой он теперь: он женился.

– Разве это меняет человека?

– Очень, – ответил серьезно подпоручик и добавил, не улыбаясь: – Я думаю, как и для всех, и особенно для Петра Сергеевича, быть счастливым, значит – в человеке любимом полное совпадение с его взглядами, вкусами, желаниями, и я думаю, что он нашел их.

– В ком?

– В своей супруге, разумеется. Он не мог бы жениться, просто увлекшись, хотя бы и редкою по красоте, внешностью.

Зинаида Львовна теперь уже не чувствовала краски, залившей ей не только щеки, уши и лоб, но и шею, и грудь. Помолчав, она тихо сказала:

– Я вам кажусь очень наивной, не правда ли?

– Нет, отчего же? Вероятно, вы очень заинтересованы судьбою моего друга, но теперь вам лучше бы было обратиться к его супруге.

Зинаида встала, прошлась молча и спокойно доложила:

– Андрей Иванович, ведь это я и есть – жена Мельникова, которая лучше, чем вы, должна была бы знать, что нужно вашему другу.

Толстой подошел к Зинаиде Львовне и, поцеловав ей руку, сказал:

– Я это знал, как только вы пришли.

– Отчего?

– Я вас видел однажды в театре с Петром, – спокойно ответил офицер.

– Конечно, это очень просто.

– Очень просто. Как же и могло быть иначе!

– Иначе и не могло быть, – досадливо проговорила Зинаида. – Не такой я ждала нашу встречу!

– Какой же? – как-то глухо и слегка насмешливо спросил Толстой.

– Лучше сказать, вас я ожидала встретить другим, таким, каким мне вас описывали все, все.

Андрей ласково ответил:

– Я человек самый обыкновенный; друзья преувеличивают всегда; но вы не волнуйтесь и не огорчайтесь. Петр искренне вас любит и как жену, и как будущую мать своего ребенка. Подумайте, какал задача предстоит вам!

Он умолк, глядя в окно рассеянно и пристально. Зинаида, приблизившись, глянула тоже в окошко, чтобы посмотреть, что привлекает внимание Толстого, но на улице шли редкие пешеходы, фонарщик протирал стекла у фонаря, пробегала собака – больше ничего. Постояв несколько минут, она произнесла:

– До свиданья, я пойду; я узнала смутно, что хотела знать. Я вам очень благодарна, но прошу сохранить в тайне мой визит.

– Это было бы исполнено без вашей просьбы, поверьте, – ответил Андрей и снова поцеловал ей руку.

«Противная деревяшка! Деревяшка! И что в нем все находят!» – думала Зина, когда Толстой сам подавал ей пальто, чтобы не вызывать Федора.

Совсем прощаясь, хозяин глухо сказал, неожиданно улыбнувшись:

– Зинаида Львовна, берегите и любите Петю, он вам небом поручен!..

Сначала она хотела рассердиться, но, внезапно взглянув прямо в лицо, в глаза, в черты, в улыбку офицера, как-то сразу все поняла и, даже не отвечая, только вспыхнув, как девочка, сбежала с пяти ступенек лестницы, хлопнув дверью. Квартала два она шла, ничего не соображая, и только остановившись, чтобы пропустить трамвай, опомнилась и прошептала вслух:

«Фу, как глупо, как позорно глупо я поступала, вела себя, говорила! Да и он тоже хорош, этот хваленый Толстой. Святоша, старая дева какая-то и вовсе не так красив. Петя гораздо лучше, но я понимаю…»

Что Зинаида Львовна понимала, она себе не созналась, но снова покраснела, снова за это на себя рассердилась и поехала не домой, а ко всенощной, благо была суббота, постояла там с четверть часа, никакого настроения там не получила, кроме мигрени, опять-таки рассердилась и рано легла спать.

III

Светлые дни сменялись туманными, тихие – ветреными, солнце чередовалось с дождем, а иногда и вовсе шел снег, – так же и в уме или, если хотите, в сердце Петра Сергеевича то приливала нежность к жене, то всплывала в воспоминаниях крепкая фигура госпожи Фукс, которую мы назвали бы, если бы не боялись быть вульгарными, – ядреной. К его чести нужно сказать, что это соблазнительное видение он тщательно изгонял из своих мыслей, стараясь заменить его уже не видениями, а более отвлеченными понятиями о супружеской верности, о будущем своем отцовстве, о дружеской нежности, или же просто-напросто приводя себе на память Андрея Ивановича Толстого, хотя казалось бы и странным, какое отношение имела тонкая фигура подпоручика к роскошным формам Марты Николаевны. Господин Мельников мало кого видел, а когда не сидел дома, то предавался одиноким прогулкам на острова в пустынные часы, что, конечно, не могло считаться особенно гигиеничным, именно с точки зрения изгнания всяческих видений и неподходящих мыслей. Ни Марты Николаевны, ни Андрея Ивановича он совершенно не посещал и дошел даже до такого отвлечения, что, когда раз, задержавшись на Елаганом дольше обычного, он увидел катящее навстречу ему ландо с супругами Фукс, он прислонился к дереву, закрыл глаза и подумал только: отчего же она в белом, а не в розовом платье? Неизвестно, заметила ли