его у себя или хотя бы часть его, и теперь сожалеет о том, что законный владелец пришел за своими же деньгами. Если наша церковь так бескорыстна и думает только о Боге и загробной жизни, то зачем же ей хранить у себя имперскую казну?

— Церковь не гонится за мирскими благами, — тут же возразил монах. — В том числе и за золотом империи. Но понимает, скольких благих дел можно было бы исполнить, скольких душ человеческих можно было спасти, имей оно столько же денег, сколько было в казне.

— Ах да, конечно, вы благородно стремились только за тем, чтобы спасти человеческие души, — улыбнулся я. — Конечно же, как я мог сомневаться! Лакома, ты почему еще стоишь здесь, как статуя? Немедленно обыщите все здесь! Не надо ничего переворачивать, действуйте осторожно и аккуратно, но докажите мне, что эта мерзкая крыса не спрятала сокровища у себя под рясой.

Лакома неохотно повиновался и отправил людей осматривать монастырь, а Евсений с жаром принялся доказывать мне, какую огромную ошибку я совершаю, святотатствуя над божьей обителью. Кроме того, он справедливо указывал на то, что чем больше мы тратим времени на поиски здесь, тем дальше дядя уходит от нас с сокровищами.

— Ничего, пусть церковь тоже поможет нам с поисками, — ответил я своему слуге. — Эй ты, святой человек, тебе следовало бы знать, что часть этих денег предназначалась для украшения мозаикой Баптистерия православных в Равенне, поэтому не радуйся особо тому, что они ускользнули из моих рук. Не думаю, что твой епископ Неон особо повеселится, когда узнает, что остался без мозаики.

Поскольку новость была действительно неожиданной для руководства монастыря, послушник и в самом деле перестал улыбаться и нахмурился. Ссориться с епископом ему было не с руки.

— Кстати, где Парсаний? — спросил я. — Немедленно позовите ко мне этого ублюдка, я сброшу его с обрыва. Он утверждал, что отсюда никто не уходил и уже давно находился здесь. Как он мог упустить, что дядя вывозит сокровища? Ага, Донатина, ты тоже здесь? Кто совсем недавно говорил мне, что мой дядя в Равенне? Как он может находиться в двух местах одновременно? Кто из вас пытается меня надуть, а?

Поскольку я не обладал мощью Марикка или Родерика, то подчиненные не испугались моего гнева, а только обиженно насупились. Между тем Лакома уже начал активные поиски. Пока он обыскивал монастырь с помощью солдат двух центурий, я отправил Парсания в погоню по дороге через горы к Риму.

Получается, именно по этой дороге, туда, где мы еще и не были, недалеко от поворота на монастырь, дядя, если это был он, и ушел от меня с казной. Больше ему идти было некуда, поскольку отправься он в Равенну, то непременно наткнулся бы на нас.

А может, он так и сделал, просто притаился где-то в скалах, пока мы проходили мимо, а потом поехал дальше? Хотя нет, вряд ли, имперская сокровищница — это вам не пара мешков с слитками, а несколько десятков нагруженных мулов, таких трудно спрятать в горах. Так что да, наверняка он направился дальше в горы, сделает где-нибудь там крюк, а затем вернется в Равенну.

Глядя, как солдаты вытаскивают протестующих монахов из келий и осматривают их скудные пожитки, я волновался, как никогда на свете и от беспокойства разве что ногти не грыз на руках. А что если дядя вовсе не планирует возвращаться в столицу? Что, если он просто хочет уехать к моему отцу и потом вернуться вместе с ним, с огромным войском и всей имперской сокровищницей? Тогда я действительно пропал и без денег буду связан по рукам и ногам.

Но поразмыслив, я все-таки решил, что дядя в любом случае вынужден будет вернуться в Равенну. Как он пойдет через всю Италию на север с такими огромными деньгами? Ему нужно приличное войсковое сопровождение, иначе первый же встречный отряд разбойников отберет у него все сокровища и даже не поблагодарит за доставку. Кроме того, я не сомневался, что вся эта операция с похищением казны из монастыря была чистейшей воды импровизацией, сделанной просто в отчаянной попытке опередить меня, а значит, дядя не успел хорошенько подготовиться. Наверняка все, что он успел сделать, это просто набрать мулов, грузчиков и погонщиков, а также минимальную охрану и сейчас старается поскорее вернуться в Равенну, чтобы с помощью денег вырвать у меня власть.

Короче говоря, к тому мгновению, когда хмурый Лакома подошел ко мне и сообщил, что золота в монастыре не обнаружено, я уже пришел к такому же выводу.

— Ладно, Красная Борода, не дуйся, — ласково сказал я бывшему грабителю. — Ты на самом деле сделал богоугодное дело и ее раз подтвердил, что монастырь Урсицина — это действительно прибежище святых людей, а мы своим приходом сюда как раз способствовали тому, что избавили эту обитель от тлетворного влияния желтого металла.

— Ты еще и зубоскалишь, богохульник, — заворчал Лакома. — Смотри, как бы тебя не поразил гнев божий, прямо на этом месте.

— Гнев, надеюсь, не поразит, потому что я разыскиваю эти деньги не просто так, а для того, чтобы направить во благо государства, — твердо ответил я. — А также, в том числе, и на обустройство мозаики в Баптистерии, а еще и на улучшение условий проживания и в этом монастыре, клянусь тебе. Мы отремонтируем эту церковь, построим здесь крепостные стены и устроим неподалеку отсюда пост в горах. Разве ты не видишь, какое здесь удобное место для обороны?

Чтобы успокоить своих подчиненных и, чего греха таить, также и собственную совесть, я подошел к мощам святого Урсицина, хранящимся здесь, в монастыре, преклонил колена и попросил прощения за святотатство. Никаких других аргументов, кроме того, что я собирался употребить эти деньги на для личного пользования, а на благо государства, у меня не было, и я надеялся, что святой учтет это мое оправдание и не будет таить на меня зла. В конце концов, мы с ним были в чем-то схожи, особенно в том, что вели до определенного момента беспутную и эгоистичную жизнь. Вздохнув, я поднялся с колен и направился к выходу из церкви.

Когда я выходил из здания, порыв ветра уронил передо мной лилию с венков, украшавших церковные двери. Как я говорил, эти цветы, луковицы которых привозили с низин, здесь выращивали монахи, потому что считали символом святого Урсицина. Мои люди и монахи тут же зашептались, сочтя это за благоприятный знак, а я, чтобы поддержать их восторг, бережно поднял цветок и спрятал в тунику. Приятно